— Ну…

— Вот именно, вот именно! Но тогда почему она уступила мне место? Думаешь, это из-за плохой осанки?

— М-м…

— Да, ты прав: наверняка из-за осанки. У меня спина колесом. И еще я лоб морщу все время. Вот так.

Он замолчал, ожидая комментариев. Я пожал плечами:

— Скажи, а где в тот момент находилось вино — еще в бутылке или уже в тебе?

— Так, давай не будем разводить гегемонию.

— В смысле — демагогию?

— Да, и ее тоже. И вообще: я же просил выключить сарказм.

— Извини: выключатель сломался.

Петр отвернулся к окну и стал дергать за веревочку, открывая и закрывая жалюзи.

— Суханов, бога ради, оставь в покое мои вещи.

— Знаешь, что я думаю, Андрей? Я думаю, все это неспроста.

— Что именно?

— Ну, случай в автобусе. Это наверняка что-то значит.

Я закрыл глаза, я хотел спать.

— Возможно, — сказал я, — девушка уступила тебе место просто потому, что бывала на твоих лекциях и знала, что ты преподаватель. Может, это был жест уважения…

Он обдумал мои слова и вздохнул.

— Ладно, допускаю: иногда я перегибаю палку.

— «Иногда»? Ты уверен, что это то слово?

— Ох, да я не об этом! Ты не понимаешь! Здесь ведь совсем другая ситуация! Уступив мне место, эта девушка что-то изменила во мне. Она словно состарила меня морально. Я даже афоризм сочинил, слушай: старость — это не морщины и седина; старость — это когда тебе уступают место в общественном транспорте. Получается, что сегодня меня официально разжаловали в старики. Андрей, ты слушаешь меня?

— А?

— Ну что ты за человек, ей-богу! Тебе душу изливают, а ты в стену смотришь.

— Душу? — я зажмурился, сдерживая ярость, не в силах больше слушать эту ахинею. — Ты преподаватель, Петя. У тебя нет души.

Петр заговорил лишь через минуту — тоном оскорбленной невинности:

— Ты бесчувственный человек! Черствый и бесчувственный!

— А знаешь что? — я встал из кресла, шагнул к двери и распахнул ее. — Вали-ка ты на хер отсюда. После твоей «души» мне теперь комнату проветривать придется.

Повисла тишина. Он посмотрел мне в лицо — кажется, впервые с тех пор, как вошел — и вдруг удивленно спросил:

— Ты в порядке?

— В порядке. Выметайся.

— А что у тебя с губами?

— А что у меня с губами?

— Они… дрожат.

— Пломба вылетела — и зуб теперь болит. Выметайся.

— Зуб? А, зуб — это да-а-а. Это плохо, да. — Пауза. — Может, я могу чем-то помочь?

— Ты умеешь воскрешать мертвых? — вырвалось у меня.

Он всерьез задумался.

— Н-н-нет.

— Тогда ты не сможешь мне помочь. Выметайся.

— Да ладно тебе, хватит рычать, я пришел с миром…

— Пш-шел вон! Еще одно слово, и — клянусь — я пробью тебе голову настольной лампой!

— Ты чего разорался-то?..

Я шагнул к столу, схватил лампу и сорвал с нее желтый абажур (комната озарилась ярким белым свечением освобожденной нити накаливания — и тени поползли по стенам, подчиняясь движению моей руки в момент замаха).

Петр ретировался к выходу.

— Ладно-ладно, все, ухожу. Какие мы нервные сегодня…

Он выскочил на лестничную клетку, и дверь за ним звонко захлопнулась. Я медленно опустился в кресло и зажмурился.