Пишущие коллеги Морица проделали блестящую работу – пропагандистская рота трудилась не только на немецкое население, но и на местное. Над улицами порхали листовки, написанные на трех языках.

Тунисцы! Мы не колонизаторы! Мы пришли освободить вас! Ваш враг – наш враг!

И при всем недоверии к завоевателям многие радовались, открыто или втайне, низвержению французов: бывшие господа теперь сами оказались под пятой! А те, в ком был силен инстинкт подданного, подчинялись сильнейшему – нации новых господ, высшей расе, асам молниеносных войн.

Еще никто не знал, что Тунис, столица Туниса, станет последним завоеванием немцев, мнимой победой без сопротивления, и что этой же зимой в кинохронике будет все чаще звучать новое слово – отступление. Или же туманное спрямление линии фронта. Но никогда – поражение.

Мориц отснял все необходимые планы и сцены, смонтируют их как надо уже в Берлине. Действительность не искали, не выбирали, ее монтировали.

– От матери. Он никому об этом не рассказывал, кроме нее.

У меня мелькает мысль: можно ли на это положиться? Устные источники. Как археолог, я верю только в то, что можно потрогать. Старый спор между археологами и историками. Историки говорят с людьми. Мы говорим с камнями. Камни не лгут.

Документально установлено, что гранд-отель «Мажестик», находившийся в собственности у одной еврейской семьи, был реквизирован вермахтом и отдан под комендатуру. В течение суток всех постояльцев выставили на улицу. В боковом крыле на третьем этаже обосновалась пропагандистская рота «Африка» – жалкие остатки из Ливии и свежее подкрепление из Франции, 16 человек команды «текст-фото-фильм», 3 мотоцикла, 5 легковых машин, 8 пишущих машинок («Олимпия», «Оливетти» и «Торпедо»), 2 передвижных печатных пресса для листовок, 8 камер «Лейка-IIIc» с объективом 50 мм «Эльмар», 2 кинокамеры «Аррифлекс», 16-миллиметровые, с цейсовскими объективами, деревянные штативы, 32 катушки черно-белой пленки 16 мм «Агфахром», 5 катушек 16-миллиметровой цветной пленки «Агфаколор», передвижная фотолаборатория, небольшие и средние громкоговорители по 20 и 70 ватт, с досягаемостью не более 1500 метров.

Горничные застилали постели, чистили туалеты и относили в стирку военную форму. Bonjour, Monsieur; excusez-moi, Monsieur; au revoir, Monsieur – никто не спрашивал у девушек ни имен, ни религиозной принадлежности. Обученные быть невидимками, они приспособились к распорядку немцев, знали, когда комнаты пустуют, и перемещались по отелю тенями. Мориц не замечал Ясмину. Она была одной из теней, иногда их взгляды встречались мимоходом, но они не обменялись ни одним словом сверх необходимого. Форма определяла одного как господина, а вторую как прислугу. Впоследствии он удивлялся, как мог так долго проходить мимо женщины своей жизни, не замечая ее. И как много людей всю жизнь проходят мимо друг друга, даже не взглянув по-настоящему. Но Виктор, разве мог он проглядеть Виктора? Он заметил его в первый же вечер, когда пришел в бар, чтобы выпить со своей командой. Виктор сидел за роялем. Виктор, поющий итальянец. Виктор, который знал, где легче всего спрятаться, – там, где тебя никто не ищет. В свете рампы.

Он играл и пел медленное танго «Юкали» с тяжелым шагом и легкой мелодией, про которое ни один немец не знал, что это тайный гимн французского Сопротивления. Сочиненный Куртом Вайлем в парижском изгнании. В этом был весь Виктор. Всегда на грани, с неизменным шармом. Но он не догадывался, что эта песня, в которой речь шла о тоске по утраченному раю, скоро станет балладой его собственного изгнания.

– А ты не знаешь чего-нибудь немецкого? – кричали солдаты.

И Мориц, который во время службы в Ливии нахватался слов у своих итальянских товарищей, перевел Виктору.