Василиса сначала искренне переживала, пыталась помогать ему в борьбе с зеленым змием, но потом борьба эта стала ее утомлять. Да, Артема было очень жалко, хороший мужик, а погибал в неравной схватке. Но себя Василисе было жальче. Она понимала, что может провозиться с Артемом месяц, может год, а может и всю жизнь. И что? Это ей надо? Каждый день глядеть в окошко, поджидая любимого, и гадать, каким он вернется?

Сейчас Артем как раз находился на пике очередного запоя и, по прикидкам ставшей уже опытной в таких вещах Василисы, раньше следующей недели из штопора выйти вряд ли мог. Везти его в таком состоянии к бабушке она боялась. За бабушку боялась. Пусть уж лучше та ничего не узнает. Хотя ее не обманешь, в этом Василиса убедилась уже давно.

Домик бабушки стоял в самом конце улицы, из него была видна речка и пологие, поросшие ивняком склоны. Домик был маленький, покосившийся от времени. Василиса как-то предложила построить новый дом, а эту развалюху снести, но бабушка вроде как даже обиделась на внучку.

– Вам бы, молодым, все рушить, – разворчалась она на Василису. – Погоди, вот помру, успеешь еще новый дом отстроить.

Хотя Василиса бывала здесь каждый год по нескольку раз, она уже не могла считать дом своим. Да, она должна была уехать, никаких перспектив в Карповке у нее не было, но она все-таки чувствовала некоторую вину перед бабушкой, которую оставила совсем одну. Не то чтобы бабушка жаловалась внучке или как-то иначе дала понять, что затаила обиду, но самой Василисе было немножко стыдно. Она-то живет в городе, пусть и не очень счастливо, но живет. А бабушка здесь одна…

Но, с другой стороны, если сравнить их обеих, бабушка выглядела куда счастливей, а уж умиротворенней Василисы – точно в тысячу раз.

Да, колхоза здесь больше не было. Зато люди стали возвращаться. И церковь наконец построили. Говорят, когда-то был на том месте храм, да в революцию сгорел. Как раз, когда первый камень в основание фундамента будущего храма заложили, бабушка Василисы заговорила о приближающемся конце. Хотели ее в больницу, да бабушка отказалась. Василиса договорилась с соседкой, чтобы дважды в день наведывалась к старушке, кормила и помогала. Но стать прежней бабушке уже не удалось. Хотя до окошка добиралась. И в садик косточки погреть тоже выходила.

Видела и как стены храма возводили. Священник попался молодой и расторопный, бабушка была им довольна, говорила, что он напоминает ей покойного председателя колхоза:

– Такой же азартный.

Отец Иоанн и впрямь старался сделать для своего прихода как можно больше. Суетился, находил спонсоров, рабочих, договаривался с администрацией и с общественными организациями. За несколько лет добился того, что Карповка преобразилась. Теперь у них было все, как у культурных людей: супермаркет, ресторан, дорога с асфальтом. А как же? Не при царе Горохе живем.

Батюшка здешний под свои крестные ходы, которые очень любил проводить и считал символом успешного прихода, повсюду в Карповке обновил асфальт, у местной администрации правдами и неправдами выбил этот ремонт, даром, что по проезжей части никогда больше двух-трех машин за один раз не показывалось. Да и то лишь в самую страду, в пору уборки урожая, ради которого по старой памяти еще кое-где старались отдельные энтузиасты-фермеры и молодые, приехавшие попробовать силы в сельском хозяйстве.

Зато крестные ходы получались эффективными. Приезжали телевизионщики и с упоением снимали то, что они называли «возрождением старой России». У Василисы отношение к этим мероприятиям было двойственное. С одной стороны, вроде как интересно и красочно, что говорить, и поют красиво. И лица у всех такие благостные, а у женщин под белыми платочками глаза так и сияют. Идут издалека, многие за десятки километров, и детишек маленьких с собой ведут.