Управляться с разными типами летательных аппаратов нас учили еще на первом курсе разведшколы. Мне, бывшему космопроходцу, было это не сложнее, чем отфокусировать фотонный реактор. Я включил пневмоускоритель и взял рычаг на себя. Небо резко придвинулось, уши заложило, город остался глубоко внизу. Мгновенно сориентировавшись, я пошел обратно к земле, превращая параболу в спираль. Вряд ли кто-то успел полюбоваться моим полетом и, тем более, «схватить за хвост» траекторию посадки. К Университету, безмятежно мыслилось мне, куда же еще. Что за холм образовался на ровном месте, что за кочка такая?..

Я сел на набережной, возле конечной станции фуникулера. Дом Строгова прятался метрах в тридцати — среди шелковицы и диких абрикосов. Виден был только стеклянный теремок, откуда старик любил смотреть на звезды, и был виден фрагмент высокого крыльца, ступеньки которого спускались прямо к мозаичной мостовой. Смелее, это же Учитель, подбадривал я сам себя. Если не сейчас, то когда? Дадут ли мне такую возможность позже?

Я спрыгнул на мостовую и сразу увидел Славина с Баневым. Братья— писатели стояли у парапета, опираясь локтями о гранит, и смотрели вниз, на купающихся. Меня они не замечали. Я подошел, промокая носовым платком ссадину на плече (один из падающих бойцов проехался по мне своей кобурой). Ссадина кровоточила.

— А я просто хотел его навестить, — цедил сквозь зубы трезвый Славин. — И все, понимаешь? Все! Не прощаться, не салютовать у гроба! Или ты тоже думаешь, как и эти ваши классики с современниками, что русский медведь уполз в берлогу умирать?

— Ты прекрасно знаешь, во что я ставлю мнение генералов от литературы, — отвечал Банев напряженным голосом. — Но ты никогда не задавал себе вопрос, зачем он здесь?

Судя по всему, сложный был у них разговор.

— Избушка, избушка, — позвал я, — повернись к морю задом, ко мне передом.

Они мельком глянули на меня.

— Откуда ты такой? — равнодушно спросил Славин.

— Из морской пены.

— Я же тебя просил, не надо к нему сегодня.

— Не было такого, — возразил я. — Открою страшную тайну. В этом мире вообще ничего не было и нет, кроме моих больных фантазий.

Виктор Банев молчал. Теперь он смотрел не на море, а на крыльцо, ведущее в дом Строгова.

— Ты от местного психиатра, что ли? — посочувствовал Евгений.

— Нет, одна знакомая богиня рассказала.

— Все мираж, в том числе одежда, — задумчиво произнес Банев. Очевидно, он имел в виду мой внешний вид. — Послушай, Славин, мы не договорили. Так почему, по-твоему, Дим— Дим здесь поселился?

— Дим-Дим — в Дим-Доме... — усмехнулся Славин. — Не надо усложнять, Виктуар. Во-первых, Строгов привык жить вне России, вернее, успел за долгие годы отвыкнуть от России; во вторых, ответ ясен. Он спрятался от мира. В том числе от нас, между прочим. Написал все, что мог и что хотел, и теперь думает, что сказать людям ему больше нечего. Разве не для того мы здесь, чтобы переубедить его?

— Только кретин может стараться переубедить писателя, который все написал, — с неожиданной резкостью отозвался Банев. — Писательская жизнь, как известно, редко совпадает с человеческой, потому что гораздо короче. Лет десять, пятнадцать, от силы двадцать, в течение которых пишутся основные книги. Ты что, не понял вопрос?

— Не глупее некоторых, — обиделся Славин. — Я тебе, Банев, вот что скажу. Строгов полсотни лет выстраивал нового человека, Номо Футуруса своего, представлял, каким человек будет и каким должен быть.