Комачо откинулся к надувной стене. Видимо, мое объяснение его удовлетворило.

— А, ну если так посмотреть, тогда — да. Исходя из моего личного опыта, самые лучшие отношения строятся либо на взаимном вранье, либо на взаимной выгоде.

Он помолчал и безо всякой связи спросил:

— Товарищи русские, не пойму: Разуваев — это что за фамилия такая? От слова… как это… снимать обувь?

Ревенко и Настасьин удивились этакому зигзагу в беседе, а я их успокоил, напомнив, что разговоры на флоте редко бывают связными. Тогда Артем Сантуша просветил:

— Именно снимать обувь. Разувать. Только не подумай, что с себя. Прапрапрадедушка нашего Арсения скорее всего был видный разбойник и любил отбирать обувь у прохожих.

— Ничего себе! Интересно!

— Это что! Я учился в Казанской Военно-Космической Академии, так у нас на потоке был парень. Нормальный паренек, еврей. Так его звали Шура, а фамилия была Гопник! Шура Гопник! Это трындец, как тяжко ему было жить с таким паспортом!

— Ага, — подхватил я, — а на Новой Земле в СВКА заведующий штурмовым факультетом — по фамилии Саваоф!

Словом, поговорили.

Потом завалились спать.

А потом было утро.

Чоругские машины…

Нет, асами мы не стали. Более того, опасения Сантуша насчет мальчика из церковного хора оказались беспочвенными. Я уверен, что человек без нашего образования и опыта даже взлететь не сумел бы.

Но рачий вариант искусственного интеллекта меня потряс. Да и вообще — машина.

Конечно, насчет киборга-симбионта товарищ Иванов слегка присвистел. Но только слегка.

И все-таки, когда я расположился в кресле и, согласно инструкции, активировал местный аналог парсера… Планетолет, который я по привычке и ради краткости буду называть флуггером, слушался настолько хорошо, будто ваш покорный слуга летал на нем не первый час, а десятый год. Умная электроника вовсю общалась с моими нервными окончаниями, с моим мозгом, без всяких вопросов угадывая пожелания товарища пилота. Реакция на управляющие импульсы в результате была такой, что возникла проблема «переуправления», когда летун не успевает сдерживать маневры слишком чуткой машины.

Два дня мы осваивали флуггеры. А флуггеры осваивали нас, калибруя собственную иннервацию под скорость реакции пилотов.

Очень непривычным оказался кокпит без панорамного остекления. Сплошная глухая броня. О-о-очень это для человека нехорошо — полная сенсорная изоляция. Хотя десятки камер и сотни световодов исправно транслировали картинку, но от мысли, что все это не настоящее, не глазами рассмотренное, отрешиться до конца не получалось. Более того, с каждым часом становилось все хуже — привычка не возникала, наоборот, накапливалось лютое раздражение.

Но что поделаешь?!

Ах да! Наши личные гербы на вертикальном оперении нарисовать не получилось. Во-первых, у чоругских планетолетов килей не было. Во-вторых, демаскировка. Хороши мы будем, если разведка засечет рачьи планетолеты с картинками!

Так что я остался без своей кометы. Сантуш — без головы команданте Че. Настасьин — без жар-птицы. Кутайсов — без гренадерского кивера. Ревенко — без грудастой девицы с мечом в руке (его позывной был «Ника» — сиречь Победа). А Разуваев — без разбойничьего кистеня.

Позывные, правда, сохранились. Братья по разуму использовали вместо раций гравимодуляторы, ничем себя не проявляющие в радиодиапазоне и, соответственно, не засекаемые средствами технической разведки Великорасы. Хитрая машинерия формировала гравитационные колебания, которые улавливались чуткими приемниками, наподобие наших детекторов масс, только сложнее на порядки порядков.