Молчаливые Сестры снарядили лорда Тайвина, как на последнюю битву. Он лежал в своих лучших стальных доспехах, крытых темно‑красной эмалью. Раструбы перчаток, поножи и панцирь инкрустированы золотом. Нагрудные диски – золотые солнца, на каждом плече – золотая львица, на гребне шлема, стоящего рядом с его головой, – гривастый лев. Руки в золоченых кольчужных перчатках скрещены на рукояти меча в золоченых, с рубинами, ножнах. Черты его и в смерти сохранили свое благородство, вот только губы… Уголки рта слегка приподняты вверх, словно в тайном веселье. Куда смотрел Пицель? Надо было ей самой сказать Молчаливым Сестрам, что лорд Тайвин Ланнистер не улыбался никогда в жизни. От этого Пицеля проку, как от сосков на панцире. Полуулыбка вкупе с закрытыми глазами лишала лорда Тайвина обычного грозного вида. Под взглядом этих светло‑зеленых, почти прозрачных, с золотыми искрами глаз все чувствовали себя неуютно. Они проникали тебе в самую душу, видя всю твою слабость, никчемность и безобразие. Такой взгляд не мог пройти незамеченным.

Серсее невольно вспомнился пир, данный королем Эйерисом, когда она только‑только приехала ко двору, зеленая, как весенняя мурава. Старый Мерривезер, мастер над монетой, бубнил что‑то о повышении налога на вино, и тут лорд Риккер сказал: «Если нам требуется золото, проще посадить лорда Тайвина на горшок». Эйерис вместе со своими прихлебателями громко расхохотался, отец же тяжело уставился на Риккера поверх чаши с вином. Смех давно утих, а он все смотрел. Риккер сперва отвернулся, потом притворился, что ему все равно, выпил кружку эля и вышел, весь красный, побежденный одним только взглядом.

Теперь глаза лорда Тайвина закрылись навеки. Отныне они будут ежиться от моего взгляда, пугаться моего нахмуренного чела. Я тоже из рода львов.

Из‑за пасмурного неба в септе стоял полумрак. Если дождь когда‑нибудь прекратится, солнце, пройдя сквозь висячие кристаллы, оденет мертвого радугами. Лорд Бобрового Утеса заслужил их сполна. Он был великим человеком. Но я превзойду тебя, думала она. Тысячу лет спустя мейстеры в своих летописях помянут тебя лишь как родителя королевы Серсеи.

– Матушка, – дернул ее за рукав Томмен, – что это так плохо пахнет?

Мой лорд‑отец.

– Смерть, – ответила она вслух, сама морщась от легкого запаха разложения. Семеро септонов в серебряных одеждах, стоя в ногах, молили Отца Небесного рассудить лорда Тайвина по справедливости. Когда они завершили молитву, семьдесят семь септ собрались перед алтарем Матери, моля ее о милосердии. Томмен начать ерзать, у Серсеи тоже ломило колени. Она взглянула на Джейме. Ее брат‑близнец стоял, точно высеченный из камня, и не смотрел ей в глаза.

У скамьи – придавленный горем дядя Киван рядом со своим сыном. Лансель сам мог бы сойти за покойника. Ему семнадцать, а на вид все семьдесят. Лицо серое, глаза и щеки ввалились, волосы высохли и побелели, как мел. Почему он жив, а Тайвин Ланнистер мертв? Неужто боги лишились рассудка?

Лорд Джайлс кашляет сильнее обычного, закрывая лицо красным шелковым платком. Запах и его донимает. У великого мейстера Пицеля закрыты глаза. Если он уснул, клянусь, что велю его высечь. Справа от помоста – коленопреклоненные Тиреллы: лорд Хайгардена, его страшенная матушка, бесцветная жена, сын Гарлан и дочь Маргери. Королева Маргери, вдова Джоффри и невеста Томмена. Дважды побывавшая замужем и якобы сохранившая невинность, что весьма подозрительно. Очень похожа на своего брата, Рыцаря Цветов. Возможно, между ними есть и еще нечто общее? У нашей розочки много фрейлин, не покидающих ее ни днем, ни ночью. Они и теперь здесь, чуть ли не дюжина. Серсея обвела любопытным взглядом их лица. Кто из них самая пугливая, самая разгульная, самая падкая на милости? У кого самый длинный язык? Надо будет этим заняться.