— Я думаю. И все-таки мы рискнем.

Дмитрий пожал плечами и промолчал.

На улице Дубровин предложил:

— Зайдем ко мне?

— Можно, — не слишком охотно согласился Дмитрий.

Они прошли в кабинет и несколько минут сидели молча. Наконец Дубровин спросил:

— Ты чем-то еще расстроен — кроме разговора о лаборатории?

— Вы думаете, этого мало?

— И не слишком много. Тебя ведь насильно никто не заставляет.

— Ну конечно, — Дмитрий усмехнулся. — Все выглядит очень даже мило. Ты можешь не соглашаться, но мы все-таки настаиваем. И попробуй откажись — сразу выйдешь дурак дураком и неблагодарной свиньей.

— Ну, это уже слишком.

— Ничего не слишком. Я не знаю, что вы говорили Александру Яковлевичу о моем… кризисе, но боюсь, что вы не слишком хорошо и сами понимаете, что это такое. Дело обстоит хуже, чем вы думаете. Я не стал особенно возражать Александру Яковлевичу, потому что это бесполезно, да и похоже, что лабораторию в самом деле надо создавать… Создавайте хоть целый институт, если моя работа стоит того. Но уж позвольте мне самому решать, смогу ли я принять участие в этой работе, а тем более руководить ею. Я сделал все, что мог, — и кончено на этом. А что дальше будет — увидим… И на вашем месте я не стал бы слишком рассчитывать на меня. Если я и выберусь… из этого кризиса, — Дмитрий криво усмехнулся, — то вряд ли скоро. А терять даже один год — это, как считает Александр Яковлевич, преступление. Если так — заранее ищите другого руководителя. Я наверняка ничем не смогу быть вам полезным… в ближайшем будущем по крайней мере. Я не только не могу сейчас ничего делать, но и не хочу, понимаете? Ничего не хочу. Я еле-еле закончил эту работу, и большего не требуйте от меня.

— Дима, — тихо сказал Дубровин, — успокойся, пожалуйста. Не будем больше говорить об этом. Поезжайте куда хотите и на сколько хотите. Жанне тоже надо как следует отдохнуть.

— Это уж точно. — Дмитрий поднялся. — Я пойду, Жанна будет волноваться.

Дмитрий стал одеваться, но вдруг хлынул такой дождь, что Дубровин решительно отобрал у него пальто, и они снова вернулись в кабинет. Дмитрий встал у окна и смотрел, как яростно сечет дождь тонкие голые деревья. Потом повернулся к Дубровину и спросил:

— Антонина Васильевна — его жена?

— Да. Непохоже?

— Почему же…

— У них такая история — хоть роман пиши. Знакомы они с детства, но в гражданскую потерялись, несколько лет искали друг друга и не нашли. Он женился на другой, она вышла замуж, пошли у обоих дети, — в общем, у каждого своя жизнь. А в сорок седьмом, когда им уже по пятьдесят было, случайно встретились на улице и, представь себе, сразу же узнали друг друга. Как оба уверяют — только по глазам. Проговорили один вечер, другой — и решили, что расставаться им не надо. Дети у обоих были уже взрослые. Она ушла от своей семьи, он — от своей, и вот с тех пор и живут вместе.

— Давно вы его знаете?

— Лет двадцать.

— Я все-таки пойду, Алексей Станиславович…

— Дождь-то еще не кончился.

— Он, похоже, до самой зимы не кончится.

— Тогда возьми зонт.

Домой Дмитрий пошел не сразу. Остановился под узким карнизом закрытого магазина, плотно прижался спиной к его прозрачной стеклянной стене. Закрыл зонт, закурил, долго смотрел на пустую, чисто вымытую дождем улицу. Волнение, пережитое при разговоре с Александром Яковлевичем, казалось уже чем-то далеким, теперь спокойно думалось: ну вот, все кончилось самым благополучным образом, уверенность в своей правоте не подвела тебя и на этот раз, работа оценена на «отлично» — и что же дальше? Ответ может быть вроде бы только один: работать и работать.