|
Жанна немного постояла, потом осторожно разделась, легла рядом с ним, прижалась к его спине и положила ему руку на лоб. Дмитрий прижал ее ладонь к своему лицу и неожиданно заплакал: от жалости к самому себе и — почему-то — к ней, от счастья своего неодиночества, от необычного ощущения теплой тяжести ее тела. «Господи, как же мне повезло, — суеверно подумал он. — Что я делал бы сейчас без нее?» Он хотел сказать это ей, но почувствовал, что засыпает.
Приказ об образовании нового отдела вывесили двенадцатого января. Один из четырех его пунктов гласил, что руководство вновь созданной тридцать первой лабораторией временно возлагается на доктора физико-математических наук Кайданова Д. А. Дмитрий прочел об этом утром, машинально задержавшись у доски приказов по пути в свой кабинет. — Можно вас поздравить? — сказал кто-то, стоявший рядом. — Да-да, благодарю, — пробормотал Дмитрий тщетно пытаясь вспомнить, кто это, и пошел к Дубровину. Не поздоровавшись, он сказал с порога: — Алексей Станиславович, там приказ вывешен… — И что же? — сказал Дубровин, протягивая ему Руку. — Здравствуйте… В пункте третьем есть две маленькие неувязочки. — Какие? — Во-первых, формально я еще не доктор физико-математических наук… — Насколько мне известно, позавчера ВАК утвердила твою кандидатуру. Диплом вышлют, вероятно, недели через две. Какая вторая неувязка? — Я не давал согласия на руководство лабораторией. Даже временное. — Ну, не давал, так и не руководи, — безразлично сказал Дубровин, разглядывая бумаги на столе. — Как это понимать? — А так, — вздохнул Дубровин. — Да ты сядь… Можешь считать, что никакого приказа не было. Тем более что ты не расписывался под ним и формально имеешь полное право ничего не делать. Ровным счетом ничего. Только прошу учесть, что в таком случае все твои обязанности, — Дубровин особенно подчеркнул это «все», — придется исполнять мне. — Алексей Станиславович, зачем вы это сделали? — тихо спросил Дмитрий. Дубровин промолчал. — Вы это специально? Дубровин устало посмотрел на него: — А если и так? И тут Дмитрий не выдержал. Он вскочил и закричал высоким, самому показавшимся незнакомым голосом: — Да поймите вы, черт возьми, я не благородная институтка, меня не надо упрашивать! Если бы я мог работать, я бы не то что согласился, а сам бы потребовал, чтобы мне дали лабораторию, людей, средства! Но я не могу, поймите вы это наконец! Я сейчас способен только на то, чтобы читать детективы и решать кроссворды! Вы сами говорили, какую значительную работу я сделал, — так подумайте о том, чего это могло стоить мне! Я же интеллектуальный труп, развалина! Или вы думаете, что я набиваю себе цену и мне нравится, чтобы меня упрашивали? Скажите честно — вы так думаете? — Нет, Дима, нет, — быстро сказал Дубровин. — И, пожалуйста, успокойся. — Тогда зачем вы так делаете? — с горечью спросил Дмитрий. — Или вы думаете, мне приятно слышать, что вы, тяжело больной человек и человек мне очень дорогой, должны делать за меня мою работу? Неужели вы думаете, что я сам не сказал бы вам, что согласен, если бы мог сделать это? — Сядь, Дима. — Дубровин вышел из-за стола и, положив ему руку на плечо, повторил: — Сядь, пожалуйста. Дмитрий сел, и Дубровин сказал: — Прости, я виноват. Действительно, не надо было так делать… Дай-ка закурить. |
