— Артия пожала плечами. — Но есть и другая сторона дела. Я говорю не о доблестных схватках с франкоспанцами во имя войны.
На лице Эбада ничего нельзя было прочесть. Артия тоже хорошо умела скрывать свои чувства. Наверное, думалось ей, она научилась этому у него еще в детстве, когда он, Молли и Артия ходили по морю или играли на сцене.
— Я говорю об Острове Сокровищ.
Они облокотились о поручень, глядя на зеленые воды Темиса.
— На том острове предметы, разбросанные на берегу, уносятся приливом и потом возвращаются, подобно тем алмазам и монетам, которые мы нашли. Вот что пришло мне в голову, Эбад: почему бы нам не вернуться за теми картами?
— Почему бы нам не вернуться? — эхом отозвался Эбад. — Но в таком случае, Артия, почему всем пиратам Семи Морей не пришла в голову та же самая мысль?
— Например, мистеру Хэркону Виру.
— Или, Голди.
— Корабль этот хороший. Двадцать две пушки. И теперь мы действуем в рамках закона.
— На войне — да.
Артия улыбнулась.
— Как я рада тебя видеть! Расскажи, папа, где ты пропадал.
— Ходил под парусами отсюда во Франкоспанию и обратно, вон с тем парнем в красной рубашке.
Артия резко обернулась. По доку, рассматривая разложенные на столах судостроительные инструменты, ходил высокий юноша с черными как смоль волосами, собранными в длинную косицу.
— Он тоже шерстит франкоспанцев на законных основаниях, — сказал Эбад. — Его зовут Дикий Майкл.
— Значит, для тебя эта война связана с личными мотивами?
— Артия, когда-то я был рабом. Ангелийская революция дала мне свободу. Во Франкоспании я до сих пор носил бы оковы. Там еще осталось много рабов, таких же, каким был я. Да, девочка моя. Для меня эта война — дело личное.
Разговор зашел о названиях кораблей:
— Слыхали об индейском военном фрегате «Грязнуля из Пакоры»? Я однажды чинил его в Арабийском море.
— В наши дни самый лучший — линкор «Золотой клюв», он перебил немало лягушатников.
— Говорят, в Амер-Рике построили новый быстроходный корабль, шестимачтовый.
— Да он на воде не удержится — затонет, как чугунный котел!
Дикий Майкл, обедавший с Артией и ее компанией, тоже вступил в разговор:
— Ребята, а вы слыхали о судне под названием «Тьфу ты черт»? — Никто о нем не знал. — Когда его спускали на воду и оно заскользило по стапелю, офицер, принимавший его, крикнул: «Нарекаю этот корабль…» — и вдруг споткнулся. Так оно до сих пор и зовется: «Тьфу ты черт», и скажу я вам, лучшей посудинки во всем свете не сыскать.
— А есть еще фрегат под названием «Лилия Апчхи», — подал голос корабельный плотник, сидевший в углу. — Назван так по схожей причине — кто-то не вовремя чихнул.
— А я слышал, что под ангелийским флагом ходит суденышко «Вот это пчелка!».
Все загалдели наперебой:
— Одна леди в Гренвичской стороне стала нарекать корабль, да вдруг увидела в толпе человека, которого любила всю жизнь и не смогла забыть за тридцать лет разлуки. Так судно с тех пор и зовется: «О Эдгар, это ты! Ах!» — это она упала в обморок.
— А мой брат божился, что в Синей Индее встречал корабль «Не надо было есть последнюю сосиску». Для краткости — «НЕБЕПС».
А на конце стола Катберт писал письмо жене. Он выводил одну и ту же строчку уже трижды, всякий раз немного изменяя ее.
"Дорагая Глэдис я ухажу в море…
Дарогая Гледис я сабераюс в моря…
Глэдес я уижжаю". |