Мяч приземлился прямо перед Валеркой и запрыгал по полю. Валерка тотчас метнулся к нему, пнул и погнал перед собой, устремляясь к воротам гельбичей. В воротах, широко растопырив руки, в панике заполошно суетился Борька Подкорытов; лицо у него было белым. А толпа остальных футболистов понеслась за Валеркой, будто дворовая свора за кошкой.

– Стой, очкастый! Стой, падла! – кричали и чужие, и свои.

Титяпа первым настиг Валерку и поддал ему по пятке. Валерка зацепил ногой за ногу и растянулся на пузе. Толпа футболистов, бурля, прокатилась над ним, и кто-то наступил ему на руку. Битва закрутилась в штрафной зоне гельбичей и потихоньку ввалилась в ворота, затоптав Борьку Подкорытова.

– Это гол, гол! – орали из команды Лёвы. – Зассали, гады?

– Не гол! Не щ-щитово! – орали из команды Веньки. – Борзота!

Валерка поднялся и пошёл с поля. Ему стало неинтересно.

Юра Тонких сидел на лавке рядом с Игорем Александровичем. Вожатый читал какую-то растрёпанную книжку с цветастой обложкой.

– Иди, Тонкий, играй за меня! – зло приказал Валерка.

– Я не хочу…

– Иди, а то в ухо дам!

Юрик поплёлся на поле, а Валерка сел на лавку.

– Не любишь футбол, Лагунов? – искоса глянул на него Горь-Саныч.

– Люблю! – строптиво буркнул Валерка.

Сзади к ним подошёл Валентин Сергеич Носатов – лагерный доктор.

– Угости сигареткой, Игорёк, – попросил он вожатого.

Валентин Сергеич возвращался в медпункт от Серпа Иваныча Иеронова – два-три раза в неделю Носатов навещал всесоюзного пенсионера, чтобы измерить давление. Иеронов – человек пожилой: восемьдесят лет, ровесник века, надо держать здоровье под контролем. А то умрёт в пионерлагере, как Пальмиро Тольятти в «Артеке», и тогда врача попрут с работы.

Затягиваясь сигаретой, Носатов понаблюдал за игрой.

– Какой позор! – с чувством сказал он.

– Чем уж богаты, – пожал плечами Игорь Александрович.

– Веди их ко мне после матча. Надо бинтовать и зелёнкой мазать.

На поле продолжалась битва. Растрёпанная и орущая орава шарахалась от ворот к воротам. Валерка понимал, что основа футбола – передачи, когда футболисты пасуют мяч друг другу, ловко избегая столпотворения, но сейчас никто не хотел уступать мяч, каждый жаждал завладеть им и заколотить гол самостоятельно. Вокруг вертящегося мяча кипело ожесточённое сражение. Пацаны будто фехтовали ногами, расшибая колени и голени своим и чужим. Мелькали красные китайские кеды и расшлёпанные сандалии, летел песок из-под подошв. Использовать руки строго запрещалось, но в кутерьме пацаны поневоле отпихивали друг друга и орудовали локтями. Потеряв самообладание, Колька Горохов вцепился в Лёху Цыбастова.

– Ты чё, тыгыдымский конь! – возмущённо завопил Лёха.

Титяпкин выдернулся с мячом из толпы и, хрипя, понёсся на половину гельбичей, однако его догнали, и он исчез в куче-мале.

Гурьку в воротах от возбуждения разрывало на части. Гурька то бегал кругами, то подпрыгивал и повисал на перекладине, будто на турнике. Если кто-то из гельбичей пробивался на линию атаки, Гурька в полуприсяде скакал перед ним в штрафной зоне и бешено кричал, как герой на расстреле:

– Давай! Давай, сволочь!

А Лёва Хлопов вкладывал в борьбу всего себя без остатка, хотя можно было чего-нибудь и оставить. Лёва играл умело и ловко: подрезал, обводил, легко отнимал мяч, уворачивался оборотом и делал финты. Но бедой Лёвы была самоотверженность. Лёва желал показать класс и вовлечь в игру всех, кто был в его команде. Он щедро раздавал пасы, прострелом или навесиком отправляя мяч товарищам.