Напиши обо всех. Эмилии Федоровне на днях вышлю денег. Не замедляй выездом. Если же не можешь ехать почему-нибудь, тотчас же отвечай причину.

(1) в подлиннике месяц указан ошибочно

(2) далее было начато: не понимаю, что

(3) далее было: Если имеешь

(4) вместо: Если приедешь - было: Приехав

283. H. A. ЛЮБИМОВУ

8 июля 1866 г. Люблино

Пятница 8 июня. (1)

Опоздал одним днем, многоуважаемый Николай Алексеевич, но зато переделал и, кажется, в этот раз будет удовлетворительно.

Зло и доброе в высшей степени разделено, и смешать их и истолковать превратно уже никак нельзя будет. Равномерно, прочие означенные Вами поправки, я сделал все и, кажется, с лихвою. Мало того: я даже благодарю Вас, что дали мне случай пересмотреть еще раз рукопись прежде печати: решительно говорю, что не оставил бы сам без поправок.

А теперь до Вас величайшая просьба моя: ради Христа - оставьте всё остальное так, как есть теперь. Всё то, что Вы говорили, я исполнил, всё разделено, размежевано и ясно. Чтению Евангелия придан другой колорит. Одним словом, позвольте мне вполне на Вас понадеяться: поберегите бедное произведение мое, добрейший Николай Алексеевич!

4-ю главу доставлю в самом непродолжительном времени. Однако же не ранее середы. Может быть, доставлю и во вторник. Вообще постараюсь времени не терять.

Преданный Вам весь

Ф. Достоевский.

На обороте: Его <высокоблагородию> (2) Николаю Алексеевичу Любимову

(1) в подлиннике месяц указан ошибочно.

(2) в подлиннике слово повреждено.

284. А. П. МИЛЮКОВУ

10-15 июля 1866. Люблино

Дорогой и многоуважаемый друг, Александр Петрович, вот уже месяц с лишком прошло с тех пор, как я Вас оставил в Павловске, и только теперь собрался написать Вам, хотя постоянно думал об этом. Не стану оправдываться делами и хлопотами: просто-запросто постоянно был в заботе, а потому, хотя и имел время написать, всегда откладывал до тех пор, когда мог быть нравственно свободнее.

Но довольно с извинениями; они никогда ничего не улаживают, а лучше прямо к делу. О себе скажу, что я было поселился сначала в Москве, у Дюссо, где стоял тоже Филиппов; но хотя я и прожил там неделю, и обедал в Московском трактире, и гулял каждый день в Кремлевском саду, и пил квас в Сундучном ряду, но нестерпимая жарища, духота, а пуще всего знойный ветер (самум) с облаками московской белокаменной пыли, накоплявшейся со времен Иоанна Калиты (по крайней мере, судя по количеству), заставили меня бежать из Москвы. Работать положительно было невозможно. Мой номер у Дюссо, хотя и был весьма недурной, походил на русскую печку, в то время как выметут под и начнут в нее сажать хлебы. Тут никакой квас и никакая вишневая и грушевая вода Ланина не могли помочь, и я ударился бежать. Да сверх того и тоска взяла страшная. Кроме Филиппова - никого в городе знакомых: все на дачах! Ездил к Плещееву, - нет дома; живет в селе Покровском (если не ошибаюсь); ни Аксаковых, ни Яновского - никого. Родственники мои живут все на даче в Люблино, близ Кузьминок, за 8 верст от Москвы. Ездить к ним (что сделалось нравственной необходимостью моей в моем одиночестве) требовало издержек, времени и денег. Я думал-думал, да и решился сам переехать (в конце июня) на дачу, в Люблино же, где вдруг оказалась одна дача свободною, и я занял ее (по знакомству) за половинную цену.

Всё это сопряжено было с значительными издержками: я должен был купить самовар, чашки, кофейник, даже одеяло, взять на прокат мебель, внести часть денег за дачу, выписать Пашу из холеры и проч. проч. Да и вообще все эти переезды (как мой), из Петербурга в Москву, хотя и полезны (как мне, например, относительно здоровья и нравственного спокойствия), но всегда сопряжены с чрезмерною тратою времени и денег. Таким образом, хотя я и укрепился окончательно в Люблине, уже более 2-х недель, в одном из прелестнейших местоположений в мире и в приятнейшей компании, но дела мало сделал, и вообще - еще только собираюсь делать, - хотя в последние 2 недели и очень занимался.