Интересное дело: немец отбирает у работодателя больше половины его дохода, и немецкая экономика процветает; русский мужик едва на хлеб зарабатывает, и народное хозяйство константно находится при последнем издыхании, правда, именно за счет нашего бедолаги Микулы Селяниновича оно и жизнеспособно, как таракан.

Вот уж точно сказал поэт: "Умом Россию не понять",- разве что через веру, поскольку Россия и в самом деле сначала религия и только потом страна. Другой поэт на это резонно возражает: "Давно пора, едрена мать, умом Россию понимать",- ну что тут скажешь - по линии ума у нас наблюдаются нелады, а так, конечно, давно пора.

Письмо одиннадцатое

Может быть, в иных землях хозяйство существует и развивается по науке, но только не у нас в России, стране оригинальной и среди прочих стоящей особняком. Положим, в иных землях ценовая политика отправляется от трудозатрат на единицу продукции, а у нас - от состояния отдельно взятого желчного пузыря. Положим, в иных землях хозяин надумает построить дорогу, она и строится себе помаленьку, а у нас то сосед перехватит машину со щебнем, то ночью кто-то солярку сольет из бака, то каток сломался, то мастер пьян. Словом, дорожное строительство в России есть понятие не столько экономическое, сколько этическое, равноh как и сельское хозяйство, транспорт, банковское дело, коммерция, капитал...

Эту российскую самобытность еще Салтыков-Щедрин отметил в своей книге "За рубежом": "Везде мальчики в штанах,- пишет он,- а у нас без штанов; везде изобилие, а у нас "не белы снеги"; везде резон, а у нас - фюить!" О причинах сего феномена - чуть спустя, а пока мотаем себе на ус: если ты задумал какое-то предприятие, то думай не о смете, а о том, чтобы ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем не вылилась бы в какую-нибудь опасную чепуху. Потому что в России работают всё какие-то больные закономерности, отдающие в четвертое измерение: ты нацелился на общество полной социальной справедливости, а получилась древнеперсидская империя; ты посадил огурчика, а вырос разводной ключ.

Так вот, о причинах сего феномена: именно что такая неразбериха происходит из-за отсутствия четких моральных ориентиров, то есть мы тысячу с лишним лет существуем как нация, но еще не определили окончательно, что хорошо, что плохо, что можно, чего нельзя. А ведь хозяйство, хотя оно и существует по Адаму Смиту, все-таки опирается на известный моральный навык, по крайней мере на четкое понятие о категориях "мое", "общее", "не мое". Между тем русский человек последнюю рубашку отдаст соседу, с риском для жизни вытащит котенка из пруда, пойдет на эшафот из-за кабинетной идеи, но он с трудом прослеживает разницу между собственным и чужим. Даже ему легче подняться на эшафот из-за кабинетной идеи, нежели хладнокровно пройти мимо того, что плохо лежит. Во всяком случае, такое хладнокровие у нас дано далеко не всем.

А почему оно дано далеко не всем? А потому, что неоткуда было взяться уважительному отношению к собственности у народа, который никогда ее не имел. Потому что с самого Рюрика на Руси свирепствуют общинные настроения - это когда пашня Божья, скот господский, покос ничей. Разве что изба твоя собственная, но что в ней, в избе, если завтра придет татарин и раскатает твое прибежище на дрова. И в наше время то же самое: "Все вокруг колхозное, все вокруг мое",- то есть такую накрутили большевики метафизику по линии собственности, что не захочешь, а украдешь. Потому что до сих пор у крестьянина на уме: вот придет двадцатипятитысячник и до такой степени раскассирует твое хозяйство, что нечем будет кулешика зачерпнуть. Оттого-то с историографа Карамзина принципиальнейшая характеристика российской государственности есть - "Воруют!". Воровали, воруют и будут, видимо, воровать.

Но вот что интересно... Александр Николаевич Энгельгардт дает знать в письме "Из деревни" за 1873 год: "Послушать, что говорят разные газетные корреспонденты, так, кажется, и хозяйничать невозможно.