— Но мой маленький бельчонок не поставил на стол пепельницу?

И он ответил таким же ласковым голосом:

— Но большая белка курит слишком-слишком много…

Он зажег ее сигарету, а она чуть игриво хлопнула его по руке и произнесла:

— Ну-ну, не будем преувеличивать…

Кати поставила пепельницу, убрала со стола и принесла кофе.

Эти ритуалы повторялись ежедневно, ритуалы почти незаметные, своего рода легкое кокетство, которое, казалось, заучивалось так долго, что Бертиль и его мама разыгрывали их друг перед другом, не сознавая, что делали. Был ритуал, состоявший из намеков, незаконченных реплик — намеков на их долгую совместную жизнь, намеков, из которых сплетался плотный кокон памяти, порой всего лишь несколько слов, легкий смешок, вздох, быстрое пожатие руки.

— Кати, — спросил Бертиль, — как по-твоему, маме здесь хорошо?

— Пожалуй, я бы так сказала, — ответила Кати, — но как вы додумались до этих беличьих прозвищ?

Бертиль сказал:

— Я мог бы мыть посуду, наверное, трудно, когда нас трое вместо двоих…

— Вовсе нет, — ответила Кати, — только не стоит сидеть дома, пока погода стоит прекрасная.

Бертиль купил садовую мебель в веселых тонах и зонтик от солнца, все это было выставлено на косогоре у зарослей белых кувшинок.

Мама спросила:

— Почему они так и не распускаются, эти белые кувшинки?

И Кати ответила, что это будет совсем скоро, буквально на днях.

Мама сказала:

— Мне важно, чтобы они распустились. Скажи Бертилю, пусть придет сюда.

И Кати увидела в окно, как они сидели и шептались. Они явно шептались, сидя под зонтиком.

Стояла прекрасная погода.

— Мой бельчонок, — спросила мама, — почему она так молчалива?

— Она? Кати? Да, возможно…

И Бертиль, поправив зонтик, ушел столярничать в мастерскую.

Это случилось, когда пошла вторая неделя их отпуска; из леса вдруг выпрыгнула белка; она беспорядочно металась взад-вперед, пока не уселась неподалеку от маминого стула и не стала глазеть на нее, как казалось, с большим вниманием.

— Она смотрела на меня! Смотрела долго! — рассказывала потом мама. — Словно хотела от меня чего-то… Ее надо накормить…

Бертиль передвигал чашку с едой для белки все ближе и ближе к маминому стулу, она сидела в ожидании под зонтиком, и маленькое любопытное, дерзкое животное становилось все важнее и важнее для нее. В конце концов белка все же появилась и стала есть из ее руки. Бертиль сидел на стуле напротив и не всегда понимал, с кем мирно беседовала мама — с белкой или с ним. Это стало незатейливой семейной шуткой между ними.

Мама сказала:

— Когда же распустятся кувшинки, чтобы кругом не было так мрачно? Большая белка ничуть не сомневается, что здесь мрачно.

Она поглядела на Бертиля и скорбно улыбнулась, а он произнес:

— Я знаю. Но тут уж ничего не поделаешь. Мы так далеко забрались…

Они замолчали, а солнце над ельником привычно клонилось к закату, отражаясь короткой огненно-рыжей дорожкой на болоте.

Однажды утром белка исчезла. Целый день не приближалась она к своей кормушке. Мама все ждала и ждала ее, но белка не появлялась, и мама чувствовала себя такой удрученной, что это мог понять только Бертиль. Войдя в дом, он сказал:

— Кати, мы должны найти эту белку.