J’ai été chez Joukofsky, et lui ai porté Тамбовскую казначейшу qu’il m’avait demandé, et qu’il porta à Wiazemsky pour lire ensemble; cela leur a beaucoup plu, — et cela sera inséré au prochain numero du Современник.

Grand’maman espère que je serai bientôt passé au husard de Царское Село, mais c’est parce que on le lui a fait espérer, dieu sait avec quel motif — et c’est pour cela qu’elle ne consent pas à ce que je prenne mon congé: quant à moi je n’esрèге rien du tout.

Pour la conclusion de ma lettre je vous envoie une pièce de vers que j’ai trouvée par hasard dans mes paperasses de voyage, et qui m’a plu assez, vu que je l’ai oublié, — mais cela ne prouve rien du tout.

МОЛИТВА СТРАННИКА

Adieu, chère amie — embrassez Алексия, et dites lui que c’est une honte, — et dites le aussi à mademoiselle Marie Lapouchine. —

Lerma.

15 февраля

Пишу вам, дорогой друг, накануне своего отъезда в Новгород. Я до сих пор всё ждал, что со мной приключится что-нибудь приятное, о чем можно сообщить вам, но ничего такого не произошло. И я решаюсь написать вам, что мне до смерти скучно. Первые дни своего приезда, вы знаете, я без отдыха представлялся, совершал парадные визиты, затем я каждый день ходил в театр. Он, правда, не плох, но мне он уже надоел. И вдобавок меня преследуют все мои милые родственники. Не хотят, чтобы я бросал службу, хотя я мог бы уже это сделать, так как те господа которые вместе со мной поступили в гвардию, уже вышли в отставку. Наконец, я изрядно пришел в отчаяние, и я даже желаю как можно скорее покинуть Петербург, чтобы отправиться, куда придется, хотя бы даже в полк или к чёрту. Тогда по крайней мере буду иметь предлог для того, чтобы плакаться, а это своего рода утешение.

С вашей стороны не очень красиво, что вы всегда ждете от меня письма, чтобы мне написать. Можно сказать, что вы стали гордячкой. Алексей в этом отношении меня не удивляет, потому что он собирается жениться на этих днях, как об этом говорят здесь, на какой-то богатой купчихе. Понятно, у меня не может быть надежды занять в его сердце такое же место, какое заняла эта толстая оптовая торговка. Он обещал написать мне через два дня после моего отъезда из Москвы; возможно он забыл мой адрес. Поэтому я ему посылаю два:

1) В С.-Петерб. у Пантелеймоновского моста на Фонтанке, против Летнего сада, в доме Венецкой.

2) В Новгородскую губернию, в первый округ военных поселений, в штаб лейб-гвардии Гродненского гусарского полка оба адреса написаны по-русски.

Если после этого он мне не напишет, я прокляну и его самого и его толстую оптовую торговку. Я уже тружусь над составлением формулы моего проклятия. Боже! Как это хлопотно иметь друзей, которые собираются жениться!

Приехав сюда, я обнаружил дома пропасть сплетен. Я навел порядок, сколько это возможно, когда имеешь дело с тремя или четырьмя женщинами, которые не внимают доводам рассудка. Простите, что я так говорю о вашем прекрасном поле. Но увы! Если я вам об этом говорю, то это уже доказательство, что я считаю вас исключением. Наконец, когда я приезжаю домой, я только и слышу истории, истории — жалобы, упреки, предположения, заключения. Это отвратительно, особенно для меня, потому что я утратил к этому привычку на Кавказе, где дамское общество встречается очень редко, либо оно не склонно к беседе (как, например, грузинки, поскольку они не говорят по-русски, а я по-грузински).

Я вас прошу, дорогая Мария, пишите мне немного, пожертвуйте собой, пишите мне постоянно, не разводите мелочных церемоний — вы должны быть выше всего этого. На самом деле, если я иногда и задерживаюсь с ответом, то оттого, что или мне нечего было сказать или я очень занят — оба оправдания веские.