— Перестань. Не сходи с ума.

— Хорошо, но тогда и ты не лезь… — Я помедлил, а потом у меня вдруг вырвалось: — Я ведь все время… как-то ждал. Что она возвратится.

Он молчал, исподлобья глядя на меня из глубины диспетчерской, оранжевый и плоский в последних лучах уходящей звезды.

— А как же ты… сказал, что здесь уже хотел…

— А вот так, — ответил я. — Бывает и так. В какой-то момент вдруг с удивлением понимаешь, что уже не ждешь. И хватит!

Я вернулся после инспекции на гидрокибернетические плантации Бунгуран-Бесара, и дом мой был пуст. Осенью. К стеклу веранды прилип влажный кленовый лист, с серого неба медленно сеялся теплый дождь и легко шуршал по крыше, по траве, по листьям, засыпавшим землю и ступени крыльца, с реки натекал прозрачный туман. Я посадил гравилет под самым кленом, уже почти оголенным, печальным, с черной от влаги корой; откинул фонарь, и вместе с пряным сырым воздухом в кабину ворвалось неповторимое, сладкое ощущение родного дома — места, где ты нужен сам по себе, всегда, пусть даже усталый, пусть даже раздраженный и неразговорчивый — не как блестящий исполнитель, не как талантливый инспектор, не как интересный собеседник, не как влиятельное лицо в Контрольном отделе Комиссии капитальных исследований при Совете, не как надежный товарищ… Просто как целый человек. Просто. Весь. Я стащил перчатки, лицом ловя ласковый дождь, швырнул их на сиденье, спрыгнул на податливую землю и, на ходу расстегивая куртку, вошел в сени, громко топая, чтобы она успела проснуться, понять, что я иду, сделать вид, что спит, и приготовиться встретить меня… Осень, наше любимое время года. Семь лет прошло. Не знаю, где она теперь, с кем… Не сказала ни слова. Так тоже бывает.

— Лет пять прошло, да? — спросил он.

— Да, — устало ответил я.

— Железный ты. Ну скажи, что за дурацкая жизнь! Встречаешься с другом раз в пять лет только для того, чтобы узнать, не причастен ли он к смерти человека. Суматоха… Торопимся, торопимся, и чем больше торопимся, тем больше теряем и тем меньше успеваем. Мы же за три недели ни словом не обмолвились ни о чем, кроме… вот этого всего.

Я так и не знаю, откуда он узнал тогда о моей беде; появился он внезапно, вечером того же страшного дня. Работал он в то время на Плутоне. За пятнадцать минут до отправления на Фомальгаут вошел в рубку рейсового лайнера и сказал: «Во мне нуждается человек». Маршрут был изменен, впервые гиперсветовые моторы были использованы внутри Солнечной системы. Во мне нуждается человек… Этой формулы нет ни в каких законах и правилах, но с тех пор, как она стала магической, люди не решаются произносить даже похожие на нее фразы, потому что она сильнее и правил, и законов.

А нуждался ли я в нем? Он страшно раздражал меня, все время маячил рядом, требовал, чтобы я показывал ему все грибные места, и все ягодные места, и все рыбные места, божился, что будет приезжать ко мне каждое лето. И лишь неделю спустя, провожая взглядом точку его гравилета, стремительно ускользающую в облака, я понял, как он мне помог.

— Не беда, — сказал я, улыбнувшись. — Еще успеем.

— Слушай… я все хотел спросить… Он сделал это сразу… когда вы… сразу после?

— Нет. Разве я тебе не рассказывал? Я показал ему все расчеты, объяснил свою интерпретацию процесса. Мы вместе все проверили, и он не нашел ошибок. Он был… ну, потрясенным — да, но не настолько. Я был с ним еще несколько часов, он… вел себя нормально. Мне и в голову не могло…

— Значит, не порыв?

— Не порыв. Он был очень спокойным, сдержанным человеком. Очень ответственным человеком.