— Она у тебя кто?

— Океанолог, — со вновь проснувшейся гордостью сообщил он и мечтательно уставился на биение огня. — Там хорошо, — задумчиво проговорил он. — Океан… песок… Ты приедешь? Ты к нам приезжай, пожалуйста.

— Обязательно. — У меня рвался голос. Что-то я совсем раскис, подумал я. Нельзя мне ездить к нему. — Ты счастлив? — спросил я.

Он смотрел в пламя. Оранжевый цвет плескался на его узком лице, вынутом из тьмы. Смутно трепетали далекие стены. Будто удивляясь себе, Соломин сказал:

— Да…

Пока Марины нет, надо начинать.

— Кстати. Помнишь Ивана Абрахамса?

— Конечно… Такой милый мальчик. Одаренный очень, по-моему… Он сейчас ведь один из ведущих, да? — Он встрепенулся. — Конечно, помню, еще бы. У него еще было с языками неважно… Знаешь, школьный минимум сейчас подняли до двенадцати. А Сережка собирается факультативно взять еще четыре.

— С ума сошел, — искренне сказал я. — Он что, в лингвисты собрался?

— Ну, он еще не знает, — со скромным достоинством ответил Женька. — Просто у него к языкам способности.

И тут вышла она.

Женька перехватил мой взгляд и стремительно обернулся.

— Маринушка! — Он весь расцвел ей навстречу. — С добрым утром!

— Ба! — сказала она, сладко потягиваясь. — С каких это пор у тебя утро?

— С тех пор, как ты проснулась, — ответил он и застенчиво улыбнулся. — Когда ты спишь, всегда темно… Вот.

Она, усмехнувшись, потрепала его по голове — он с готовностью пригнулся, чтобы ей легче было достать — и только тут заметила меня.

— Добрый вечер, Энди. Вы удивительно удачно приехали.

— Как всегда, — ответил я.

— Вы ужинали?

— Я все придумал! — воскликнул Женька. — Мой праздник, мне и работать. — Он ринулся из комнаты. — Сейчас!

Я опять уже смотрел на пляшущие острия, на черные изломчатые поленья, истекающие синеватыми огоньками. Видимость огня.

— Что ты будешь, Энди? — раздалось из кухни.

— Баварское пиво! — страшным голосом ответил я.

Женька показался на пороге. Он дрожал полусогнутыми коленями.

— Националист! — перепуганно пискнул он. — Мама!

Мамочка! Националист меня съест!

И порскнул обратно. На кухне зашумело и засвистело, Марина порывисто качнулась на подмогу:

— Ошпарится…

Я улыбнулся, и она, смущенно поджав губы, опустилась в кресло. Некоторое время мы молчали. Марина с беспокойством прислушивалась. Потом, чуть принужденно открывая беседу, спросила:

— Жека вам рассказывал, что отчудил наш неистовый Роланд?

— А кто это? — спросил я.

— Не рассказывал? Нет? Сергей остался на Невольничьем с какой-то девушкой из их группы. И ведь уже осень. Там плюс пятнадцать только, ночью — заморозки на почве. А они в палатке!

— Вдвоем же, — успокоил я ее.

— Вот именно. Вокруг никого. Кошмар!

— Не думаю, что слишком большой, — сказал я о кошмаре.

— Разумеется! — воскликнула Марина. — Он совсем еще мальчик!

Вошел Женька — озабоченный, внимательно прислушивающийся.

— Я разогреваю остатнее, — сказал он собранно.