Изменить размер шрифта - +
Анина свекровь Берта Семеновна, ратуя за лаконичность облика внучки, немедленно сдергивала с Маши «архитектурные излишества». Аня причесывала дочь попышнее, выправляла челочку, завивала ее гладкие волосы на бигуди, подкрашивала «мышиные волосенки» хной. А Берта Семеновна, грозно хмурясь, говорила: «Что это вы мне устроили деревенские завлекалочки!» И требовала убирать волосы в гладкий хвостик.

– Моя внучка не будет похожа на проститутку, – решительно заявляла Берта Семеновна.

– А моя дочь не будет похожа на серую мышь, – не сдавалась невестка.

– У тебя ограниченное понятие о красоте, – пенял Юрий Сергеевич жене. – Тебе хочется, чтобы Машка была пышная красавица, как ты. А у нее совсем другой тип, она – девушка с портретов Модильяни.

Муж научил Аню разбираться в живописи, и она могла ответить со знанием дела: «Для модели Модильяни Маша слишком пухлая» – и учила дочь подводить глаза и выделять карандашиком губы. Накрашенная дочка походила на нечто среднее между ангелом и обезьянкой. Губки сердечком и подчерненные, с поволокой, глаза на непрерывно играющей пухлощекой физиономии.

– Жил на свете человек, кругленькие ножки, – дразнил дочь Юрий Сергеевич. – У тебя кругленькие глазки, кругленькие бровки и кругленький носик, – пересчитывал он.

Эта детская дразнилка лучше всего описывала Машино узкое, вытянутое, как ровный молодой огурчик, личико, и правда состоящее из одних трогательных округлостей. Круглый подбородок с ямочкой, не явной, той, что считается бесспорным признаком завистливости, а просто с уютной впадинкой. Крупный, чуть асимметричный рот, и улыбка всегда кривоватая. Темные округлые брови придавали ее лицу постоянно изумленное выражение, необычного разреза, словно подведенные, серо-зеленые глаза смотрели всегда чуть обиженно. Такой получался печальный Пьеро.

– Дуська, от тебя невозможно взгляд отвести, ты просто завораживаешь! – любовался Юрий Сергеевич.

К хрупкой фигурке Пьеро, с тоненькими, с детской еще кривизной ногами и оттопыренной попкой, будто по недоразумению прилагалась полная грудь. А истина, как всегда, находилась где-то посередине. Маша была все-таки не настолько томно изящной, чтобы, как хотелось Юрию Сергеевичу, решительно объявить ее девушкой Модильяни. Но и теряющейся в толпе одинаковых лиц простенькой смазливой мордашкой тоже не была. Маша и тоненькая, и одновременно пухлая, как помпончик, – можно залюбоваться, а можно с легкостью посчитать некрасивой. Но вот не обратить на нее внимания – невозможно.

Маша завороженно любовалась в зеркале новой, ценной для искусства собой, последовательно придавая лицу томное, задумчивое, счастливое, а затем горестное выражение невысказанной обиды, и вдруг мгновенно улыбнулась одним уголком губ.

– Какая же ты прелесть! Сейчас я тебя поцелую! – восторженно провозгласила она, чмокнула воздух и бросилась через площадку к Деду и Бабушке. – Очень интересная, чрезвычайно важная новость! – интригующе проворковала она в прихожей.

Раевские занимали весь третий этаж. Единственная на площадке квартира образовалась из двух соседних. Та, что слева, побольше, принадлежала Деду и Бабушке, справа, поменьше, – Юрию Сергеевичу с женой. В каждой имелся телефон, кухня, туалет и ванная. В «подквартиры» можно было войти с площадки, как в отдельные, а можно было попасть изнутри, – семьи соединялись, вернее, разделялись длинным, метров двадцать, коридором. Коридор много лет был перегорожен огромным шкафом. Между шкафом и стеной оставили небольшой зазор – такой, чтобы мог протиснуться ребенок. Маша росла, и шкаф постепенно отодвигали, увеличивали проход. <p>Квартира младших Раевских была очень удобна для приема гостей: две небольшие комнаты, родительская и Машина, а к кухне кишкой вился коридорчик, полностью отделяя жилую часть от гостевой.

Быстрый переход