— Ну так что дальше? Накрыли вас немцы вместе с этой частью, и что? — совершенно спокойно продолжила Калина, как только отгрохотали взрывы еще двух мин и снова наступило затишье.

— В хате мы ночевали. Неподалеку от части, — объяснил Мальчевский, уже стоя у двери. Разговор не получился, он это понимал. Калина вела себя так, что разламывать весь этот черствый кусок своей судьбы Сергею уже не хотелось. Хотя было в этой девушке что-то такое, что заставляло его присматриваться к ней, оценивающе следить за ее грубоватой, далеко не женственной походкой. — Проснулись от гула самолетов, которые — это я сразу определил — шли со стороны границы. Первая волна улетела на восток, вглубь, а вторая сразу же набросилась на часть. Деревню не трогали, шерстили именно военный городок да небольшой полигон, подступивший к леску неподалеку от нашей хаты.

— Так и должны были сделать. Не оставлять же вас нетронутыми.

— Словом, поднял я свое перепуганное «войско», быстро одел его и сразу повел на дорогу, ведущую к части. Чтобы, как мыслилось, помочь красноармейцам обороняться. Но пока мы под разрывами добежали до городка, застали там лишь санитаров, переносивших поближе к лесу раненых.

Казармы уже были разрушены и горели. Склад с горючим взорвался на наших глазах. Ну а все уцелевшие бойцы, как и полагалось им на случай войны, ушли в сторону границы, поддерживать пограничников. Там, у этого злополучного склада, я потерял двоих из девяти своих ребят. Тех, что первыми достигли части и первыми же бросились тушить.

Оставшихся повел назад, к селу. Еще удалось прихватить возле части четыре винтовки.

— Что ты выплакиваешься мне в подол? — озлобленно перебила его Калина. — На кой мне все эти твои страсти?

— Слушай ты, голубка иерихонская, — помотал головой Мальчевский. — Можешь ты хоть раз в году человека выслушать? Если сама растелиться на три добрых слова не в состоянии, то хоть не лязгай клыками, когда хороший человек хорошим словом тебя напутствует.

Девушка коротко, резко рассмеялась. В этом смехе не было ничего женского: какой-то хриплый дрязг замороженных, пропитых связок. Подхватив положенный младший сержантом на стол «шмайссер», она, не переставая смеяться, вырвала из него рожок и очистила ствол от патрона. А проделала все это так заправски и так «между прочим», словно несколько последних лет только то и делала, что возилась со «шмайссерами».

— Потом ты со своими стрелками отходил к родному местечку, — снова напомнила Сергею о его саге. Это напоминание звучало, как просьба о перемирии. — Отходил, да не дошел…

— Точно, — подтвердил Мальчевский, немного замявшись. — На окраине соседнего села наткнулись на десантников. Человек сорок. Стреляли мои ребята неплохо, но этого на войне мало. Нужно еще иметь крепкие нервы и уметь воевать. И пока мы по кладбищу отходили к церкви, остался я лишь с двумя хлопцами. Только с двумя, понимаешь? Может быть, мы бы еще продержались часок, потому что отстреливались хорошо, по науке. Из-за каменных стен — да по движущимся мишеням. Человек десять уложили — не вру.

— Не так уж и много, — процедила Калина.

— Но тут прорвались немецкие танки с десантом на броне. Одним снарядом снесли колокольню, вместе с парнишкой, который взобрался туда. Другим проломили стену. Последнего моего вольного стрелка добили уже на моих глазах.

Штыком. Раненого. Прямо у входа.

Мальчевский помолчал. Калина не торопила его. Она ждала заключительной фразы этого рассказа. Ждала, пока хватило терпения.

— Ты-то как свою шкуру спас, если последнего на твоих глазах?

— Под обломки заполз. Там еще пыль столбом стояла.

Немцы метнули гранату, затем добили раненного ее осколком парнишку и дальше пошли поливать огнем.