– Интересно, что это были за книги…

– Кто знает? Может быть, труды Лютера, или этого Кальвина, который, говорят, вызвал новый шум в Европе, или Джона Бойла… – Джеффри закусил губу. – Армистед просил меня никому не говорить о тех книгах, и я поклялся, что не скажу. Но теперь он умер, и это не может повредить ему.

– Благодарю вас за доверие, мастер Оукден, – тихо сказал я.

Печатник серьезно посмотрел на меня:

– Если бы я рассказал об услышанном не тем людям, Армистед и его друзья могли бы кончить так же, как вчера Анна Эскью. – Его губы вдруг в отвращении скривились. – Это было мерзко, отвратительно!

– Да. Меня заставили пойти и посмотреть, как представителя моего инна. Это был ужасный, злобный акт.

– Мне тяжело, мастер Шардлейк. Мои симпатии на стороне реформаторов. Я не сакраментарий и уж тем более не анабаптист, но я не бросил бы своих соседей в костер Гардинера.

– И Элиас входил в этот радикальный кружок? – тихо спросил я.

– Да, думаю, входил. Этим летом я не раз слышал его голос из хибары мастера Грининга.

– Я должен допросить его, но я буду осторожен.

– Хоть Элиас и такой неотесанный, но был предан своему хозяину. Он хочет, чтобы убийц нашли.

– И он может дать важные показания. Насколько я понимаю, Элиас сорвал первую попытку нападения на типографию за несколько дней до убийства.

– Да. Он единственный это видел, но определенно поднял тревогу и созвал других подмастерьев, – сказал Оукден и, немного помолчав, добавил: – Я вам скажу одну странную вещь, поскольку сомневаюсь, что Элиас об этом расскажет. За несколько дней до убийства мастер Грининг с друзьями, включая Элиаса, собрались на свою вечернюю дискуссию. Спор у них вышел особенно громкий. Окна у них были открыты, и у меня тоже, и какой-нибудь проходящий стражник мог услышать их с улицы. Хотя здесь даже стражники – реформаторы.

Я знал, что во многих лондонских приходах люди все больше обособляются в реформаторских и традиционалистских кварталах.

– Все на этой улице склоняются к реформизму? – уточнил я. – Мне известно, что это так для многих печатников.

– Да. Но то, что я услышал, было бы опасно в любом квартале. Я рассердился на них, так как если бы их арестовали, то и меня бы тоже стали допрашивать, а у меня жена и трое детей, о которых надо думать. – Голос моего собеседника слегка дрогнул, и я понял, как беспокоили его бездумные разговоры соседей. – Я вышел на улицу и хотел постучать им в дверь, сказать, что нужно соблюдать безопасность – свою и мою. А когда подошел к двери, услышал, как голландец – у него характерный акцент – говорит о каком-то человеке, который скоро прибудет в Англию, и якобы этот человек – посланец самого Антихриста, и он сокрушит и уничтожит наше королевство и обратит истинную религию в прах. Они называли имя, какое-то иностранное имя. Я не уверен, что правильно расслышал.

– Что же вы расслышали?

– Оно звучало как-то вроде «Джурони Бертано».

– Звучит по-испански – или по-итальянски.

– Вот все, что я услышал. Я постучал в дверь, попросил их говорить потише и закрыть окна, пока все не оказались в Тауэре. Они не ответили, но, слава богу, закрыли окна и умерили голоса. – Печатник бросил на меня испытующий взгляд. – Я рассказал вам это только потому, что знаю, в какой опасности оказалась королева.

– Я искренне благодарен.

– Но я все не могу понять одной вещи, – сказал Оукден. – Зачем радикалам красть книгу королевы Екатерины, тем самым подвергая ее опасности?

– Я бы тоже хотел это знать.