|
Так хорошо молча глядеть на Лилиану, такую маленькую на просторной софе, просто бросить на нее взгляд поверх газеты и увидеть, как она улыбается, взаимопонимание без слов, она говорит, старики правы, а сама издалека улыбается ему, словно девчонка. Но это первая настоящая улыбка, идущая из сердца, как тогда, когда они ходили в цирк с Почо, он стал лучше успевать в колледже и заслужил мороженое и прогулку по порту. Начались сильные холода, Альфредо теперь приходит не каждый день, в профсоюзе проблемы, и ему часто приходится ездить в провинцию, иногда приходит Акоста с дочкой, а в воскресенье Фернандито или Пинчо, это ничего особенно не значит, у всех свои дела, а дни такие короткие, Лилиана поздно возвращается из лаборатории, занимается с Почо, который потерялся среди десятичных дробей и бассейна реки Амазонки, в конце концов остается только неизменный Альфредо, гостинцы старикам, невысказанное ощущение покоя, когда вечером сидишь рядом с ним у камина и беседуешь вполголоса о проблемах страны, о здоровье мамы, рука Альфредо на плече Лилианы, ты слишком устаешь и от этого неважно выглядишь, это неправда, но все равно благодарная улыбка, как-нибудь опять съездим на дачу, не будет же так холодно всю жизнь, ничто не может длиться всю жизнь, Лилиана осторожно убирает его руку и ищет сигареты на столике, ничего не значащие слова, он смотрит на нее не так, как всегда, рука снова оказывается на ее плече, они склоняют головы друг к другу, долгая тишина, поцелуй в щеку.
Что тут скажешь, так уж вышло, нечего и говорить. Наклониться к ней, чтобы зажечь ей сигарету, которая дрожит в ее руке, просто надеяться без слов, может быть, даже точно зная, что слов не нужно, что Лилиана глубоко затянется и со вздохом выпустит дым, что она начнет судорожно всхлипывать, уйдя в прошлое, не убирая своей щеки от щеки Альфредо, не противясь и беззвучно плача, теперь уже только для него, уйдя в то, что понятно ему одному. Бесполезно шептать избитые фразы, плачущая Лилиана — это предел, рубеж, за которым начнется другая жизнь. Если бы утешить ее, вернуть ей спокойствие было так же просто, как написать в тетради эти слова, увековечив моментальными зарисовками застывшие мгновения, помогая нескончаемому ходу дня, если бы все это было возможно, но приходит ночь, а с нею и Рамос, он потрясенно смотрит на результаты последних анализов, щупает у меня пульс, сначала на одной, потом на другой руке, он не может скрыть удивления, сдергивает с меня простыни и смотрит на меня, обнаженного, пальпирует бок, дает непонятное указание медсестре, медленно, с недоверием приходит осознание того, что я ощущаю как бы издалека, мне почти забавно, ведь я знаю, что этого не может быть, что Рамос ошибается и что все это неправда, правда совсем другая, срок, который он от меня не скрыл, и улыбка Рамоса, его манера ощупывать меня так, будто он не в состоянии это принять, его нелепая надежда, мне никто не поверит, старик, и я силюсь признать, что да, наверное, это так, кто его знает, я смотрю на Рамоса, который выпрямляется и опять смеется и отдает распоряжения, а голос у него такой, какого я не слышал в полумраке этих стен, погруженный в забытье, постепенно удается убедить себя, что да, но теперь нужно попросить его, как только уйдет сиделка, нужно обязательно попросить его, пусть подождет немного, пусть подождет хотя бы до утра, прежде чем сказать об этом Лилиане, прежде чем вырвать ее из сна, в котором она впервые за долгое время больше не одна, и из этих рук, которые обнимают ее во сне. |
