Что-то как бы иссохло и умерло в молодом священнике; все чаще те, кто обращался к нему в трудную минуту, не встречали в нем ни сочувствия, ни даже понимания.

Проповеди его сделались монотонны и тусклы, плечи согнулись, словно под невидимым бременем. Задолго до срока он превратился в старика — безразличного ко всему, бредущего по жизни как автомат, почти отгородившегося от людей и едва ли сознающего, чего он себя лишает. От Стенли Гантера, каким он был когда-то, осталась лишь бледная тень.

Ничто его не интересовало, все вокруг казалось серым и нудным — плоским, как равнины, среди которых он живет, неизменным, как поля и неспешные воды мутной реки.

Только одна цель, один рубеж остался у него в жизни — смерть. А между смертью и днем сегодняшним тянулись серые дни, серые часы, в которых ему составляли компанию лишь его собственные серые мысли.

Но сейчас, глядя Моне в лицо, он вдруг почувствовал: что-то в нем всколыхнулось.

Он всегда считал, что красивее женщины не встречал, но сейчас ее нежное овальное личико освещалось какой-то новой, одухотворенной красотой, словно прелестные черты его стали прозрачными и сквозь них просвечивало неугасимое, бьющее ключом пламя жизни.

— Как я рад, что вы вернулись!

Эти простые слова он произнес так, как иззябший путник протягивает руки к огню.

— Спасибо за добрые слова, — ответила Мона. — Я сомневалась, что меня здесь встретят радостно.

— Почему же? — ответил он. — Без вас здесь было тоскливо. Некоторые очень скучали — например, ваша матушка: она считала дни до вашего возвращения.

— Бедная мамочка! Пожалуйста, не упрекайте меня, — мне и так перед ней стыдно. Няня мне уже высказала все, что думает по этому поводу, — вы, должно быть, представляете, что это значит.

— Еще бы! — рассмеялся Стенли Гантер. — Рядом с вашей няней я всегда чувствую себя маленьким мальчиком. На прошлой неделе она пришла ко мне сообщить, что на могилах на кладбище лежат давно увядшие цветы, — и казалось, вот-вот поставит меня в угол за то, что я не позаботился их убрать!

— Милая няня! Мне кажется, все мы для нее дети. Вообще, нянюшки, по-моему, это такая особая порода женщин — ни Бога, ни человека не боятся. Хорошо им живется, наверное!

— А вы… неужели вы кого-то боитесь? — спросил Стенли Гантер.

— Разумеется! — живо ответила Мона. — Боюсь множества людей — и, должна признаться, особенно женщин.

«А из них особенно — вашу жену», — подумала она, но вслух этого, конечно, добавлять не стала.

— Куда вы идете? — спросила она.

— Да вот… гм… иду в Коббл-Парк спросить майора Меррила, нельзя ли устроить у него в поместье вечеринку для девушек из Земледельческих дружин?

На самом деле ничего подобного Стенли Гантер делать не собирался. Верно, временами ему приходило в голову, что «земледельческих дружинниц» в округе много, жизнь у них нел