— Проверь кошачью поилку, Натан, — сказал Па, не глядя на меня. — Пожалуйста.

Я понимал, что он изо всех сил пытается быть хорошим. Я ведь не виноват в том, что случилось во Флориде. Совсем-совсем не виноват.

На кухне всё было покрыто ровным слоем мусора — в основном яичных скорлупок и пустых консервных банок из-под тунца. На полу на плитке красовалась грязная сковородка.

— А это всё кто будет убирать? — сказал я вслух самому себе, стоя у раковины и глядя, как набирается в поилку вода. — Надо думать, Натан?

Тото незаметно подкрался сзади и потёрся об ноги. Поскольку никакой особой приязни ко мне он отродясь не выказывал, я решил, что кот извиняется за беспорядок. Иногда я жалею, что Па вообще научил эту троицу готовить.

Я поставил миску с водой на пол и сел рядом. Тото покрутился вокруг ног и в конце концов взгромоздился на колени. На самом деле его зовут Бартоломью. Ма говорит, я стал звать его Тото, когда был совсем ещё маленький — потому что ничего даже отдалённо похожего на «Бартоломью» выговорить, как ни старался, не мог.

Через несколько минут явилась Ма — в сарафане, который берегла для Субботнего Рыбного Фестиваля.

— Вздох, — сказала она.

Ого. Мама говорит «вздох», только когда дела совсем плохи: ты думаешь, что опустился уже на самое дно, а тут снизу стучат.

Словечко это она подцепила ещё малышкой на Корабле — потому что неправильно поняла учителя. Она не догнала, что вздох — это то, что ты ДЕЛАЕШЬ, а не то, что ГОВОРИШЬ. С тех пор всякий раз, желая выразить 1) крайнюю степень разочарования; 2) или глубокую печаль; 3) или неземное блаженство; 4) или невыносимый сарказм — она говорила «вздох».

Ма — отличница от природы, она постоянно учится и тренируется. Поэтому ко времени, когда кто-то заметит и поправит, она обычно успевает так зазубрить ошибку, что её потом не вырубишь топором. Это не значит, что она не пытается. Конечно, пытается, ещё как.

Короче, теперь, испытав 1) крайнюю степень разочарования (что иногда случается); 2) или глубокую печаль (что, к счастью, явление редкое); 3) или ужасно обрадовавшись (что тоже бывает нечасто, по крайней мере, насколько мне известно); 4) или погрузившись в пучину сарказма (никогда), Ма просто вздыхает, как все нормальные люди.

За исключением тех редких и особенных случаев, когда она совсем-совсем расстроена. Вот тогда она срывается и говорит: «Вздох». Заслышав это, мы с Па наперебой принимаемся рассказывать, как чудесно выглядит её кожа, и предлагать помочь со всякими делами.

— Я тут всё приберу, — быстро сказал я, небрежно махнув в сторону тунцовых банок, яичных картонок и сковородки, на которой коты явно жарили омлет. — Как твой душ? Кстати, с лёгким паром! Кожа выглядит просто потрясающе, Ма.

— Да? — Она скосила глаза на плечо, потом подняла руку и поводила ею перед глазами. — Да. Спасибо, милый.

Я поглядел на часы.

— Наверное, они там, во Флориде, сейчас как раз жарят рыбу, а?

Идиот. Ну зачем я это ляпнул? Иной раз, когда я о чём-то думаю, оно само собой выпрыгивает изо рта.

Ма уселась рядом со мною на пол.

— Кому какое дело до жареной рыбы, дорогой? Есть ведь вещи и поважнее дурацкой отельной вечеринки, правда?

Вот никогда не знаешь, о чём на самом деле думает Ма. (И надо же, она только что сказала «дурацкой»!)

Она принялась гладить Тото, а тот притворился, что не замечает. Мы сидели себе и сидели, пока Тото, наконец, не отбросил всякую гордость и не начал громко мурлыкать. Через некоторое время Ма набрала воздуху, раскрыла рот и сказала:

— Вздох.

Там нас и застал Па.