– Мне хотелось бы повидаться с ним до отъезда, – сказала Жизель.

– Он, наверное, спит.

– Я только взгляну на него.

Мне такое желание было вполне понятно. Я тоже люблю смотреть на спящую Карен: рот у нее слегка приоткрыт, а в горле что-то тихонько булькает.

– Пожалуйста, не отпускайте его до моего возвращения, – взмолилась перед уходом Жизель.

Я почти не помню, что еще случилось в тот день, хотя в анналах значится, что я заснул во время заседания комиссии. Но точно помню, что я проворочался всю ночь, размышляя о проте, о Фишке и об отце. Мне казалось, что я попался в ловушку времени и беспомощно жду там нескончаемого повторения ошибок прошлого.

На следующее утро Жизель позвонила мне из Гелфа и доложила, что одна из сестер Роберта действительно живет на Аляске, а другая – на Гавайях. У родных Сары не было их адреса, но Жизель уже пыталась с помощью своего приятеля в авиакомпании «Нордуэст эйрлайнз» узнать, куда улетела мать Роберта из Монтаны. И еще она раздобыла фотографии и разные вещи, относящиеся к тому времени, когда Роберт и его будущая жена учились в школе. И все это благодаря матери Сары и директору школы, который потратил почти всю прошлую ночь на поиск нужных ей материалов.

– Найдите его мать, – попросил я ее. – И если сможете, привезите ее к нам. А все остальные материалы пошлите прямо сейчас по факсу.

– Они уже, наверное, лежат на вашем столе.

Я отменил свое интервью с комиссией по поиску нового директора, и Виллерс был этим недоволен, так как я остался их последним кандидатом.

Передо мной лежали фотографии Роберта, начиная с его первого класса и кончая фотографией на выпускной церемонии, помещенной в Книге выпускников с сопровождавшей ее надписью «Все великие люди умерли, и я себя плохо чувствую». Были еще фотографии команд борцов и несколько любительских фотографий возле фонтанчиков с газированной водой и в пиццерии. Было свидетельство о рождении Роберта, свидетельство о прививках, его табели с оценками (хорошими и отличными), награда за лучшие оценки в окружной олимпиаде по латыни и диплом об окончании школы. Были и фотографии его сестер, окончивших школу за несколько лет до него, и кое-какая информация о них. И одна фотография Сары, блондинки с оживленным лицом, во главе группы девочек-болельщиц на баскетбольной игре. И наконец, фотография всей семьи перед ее новым домом в сельской местности – все улыбаются. Судя по возрасту их дочери, фотография была сделана незадолго до трагедии. Я внимательно ее рассматривал, когда миссис Трекслер принесла мне кофе. Я показал ей фотографию.

– Это его жена и дочь, – сказал я. – Кто-то их убил.

И тут она, без всякого предупреждения, разразилась слезами и выбежала из комнаты. И я подумал тогда, что она, должно быть, сочувствует несчастьям пациентов намного сильнее, чем я предполагал. И только много позднее, когда она уходила на пенсию, я прочел в ее личном деле, что почти сорок лет назад ее собственную дочь изнасиловали и убили.

Я обедал во втором отделении и установил там правило: кошек на стол не пускать. Я сел напротив миссис Арчер, которая теперь ела только в столовой. По бокам от нее сидели прот и Чак. И оба оживленно ей что-то говорили. Она неуверенно переводила взгляд с одного на другого, а потом стала медленно подносить ко рту ложку с супом. И вдруг с шумным хлюпаньем, которое, наверное, было слышно в четвертом отделении, втянула его в рот. А затем схватила пригоршню сухариков и с хрустом стала крошить их в миску с супом. Когда она наконец покончила с едой, ее суровое лицо было все перемазано супом.

– Бог мой! – весело выдохнула она. – Мне так давно хотелось это сделать!

– А в следующий раз, – сказал Чак, – рыгни!

Мне показалось, что при этих словах Бэсс улыбнулась, хотя, может быть, мне это только привиделось.