— Моя мама была не такой, как Вознесение. Она была смелой. Пастырь наказал ее за неповиновение, и она ушла вместе с моей кошкой. И поэтому.., поэтому я тебя не боюсь. Ты живешь там, где должен обитать Великий Зверь — где он лежит в ожидании глупых заблудших овец, отбившихся от стада, чтобы схватить их и свести с ума, ввергнув в царство вечного зла, в то время как тела наши будет терзать великое пламя преисподней. Но ты не Великий Зверь — ты просто не можешь им быть. Может, ты.., ты — Страж Преисподней?

Невежество самочки и эти глупые предположения насчет нее самой и ее отношений с Домом настолько вывели ее из себя, что она ответила:

— Я — Коакстл! И этого довольно.

— Я Козий Навоз, Коакстл, — со всей хитростью своего племени сказала самочка. Она видела: самочка знает силу имен. Теперь самочка знала ее имя, а она знала имя этого молоденького существа. Теперь самочка не могла быть едой.

Но ее Дом уже объявил, что эта самочка — не еда: именно это и имел в виду Дом, когда говорил с ней подземным гулом и поднявшейся водой. Она знала, что можно делать, а чего нельзя.

— Прекрасно, Козий Навоз, — сказала она. — Козий Навоз — не еда, но, несомненно, мне нужно поесть. А потому мы должны оставить Дом и поохотиться.

Глава 3

Река вскоре должна была разлиться, и у людей Килкула было непривычно много воды. Как правило, даже в середине лета в глубине река оставалась замерзшей; однако теперь Сурс создал новые реки, берущие начало в теплых источниках: воды хватало на то, чтобы напиться, вымыться и искупаться — конечно, если вы не против мути.

Поскольку под рукой было столько воды, а горячие источники находились в некотором удалении от города, это место было в полном распоряжении Яны и Шона.

Проезжая через заросли кустарника, на ветвях которого уже начали распускаться первые листья, Яна улыбнулась: на проталинах проклюнулись цветы, всю зиму продремавшие под снегом.

Горячие источники были тем местом, куда они с Шоном впервые отправились вместе, где она впервые начала догадываться о его второй природе, где они впервые занимались любовью. За водопадом пряталась тайная пещера, служившая местом сбора жителей поселения во время лэтчки, празднеств, ночных песнопений, позволявших напрямую общаться с планетой. Один только вид серебристых водяных струй, от которых в теплом воздухе поднимался еле заметный пар, и жемчужной кисеи водопадов подействовал на Яну чудесным образом.

В эту теплую погоду им не приходилось раздеваться так быстро. Они с Шоном не торопились — у них было время раздеть друг друга, время для ласки и поцелуев, прежде чем оба вошли в воду. Он стремительно бросился в водяной поток, она медленно скользнула с берега в воду, ощутив ее теплую ласку, потом погрузилась в серебристые струи с головой. Песни птиц и стрекотание насекомых смолкли, она больше не слышала ни шороха зверей в кустах, ни звона сбруи, ни топота копыт кудряшей: вместо этого вода наполнила ее уши иной музыкой.

Потом вокруг нее закружило теплое шелковистое тело; тюлень вынырнул из воды и посмотрел на нее. Серебряные глаза глядели с вызовом и чувством — это было так “по-шоновски”, что облик селки уже не смог смутить Яну.

— Ах ты!.. — Она рассмеялась и плеснула в него водой. — Ты что, изменяешься автоматически, как только попадешь в воду?

Из горла Шона-селки вырвалось довольное ворчание; он продолжал кружить вокруг Яны, и прикосновение его шкуры пробуждало в ней странные ощущения.

— И это все, что ты можешь сказать? — весело вскрикнула Яна. — Ты не можешь говорить в облике селки?

Она хихикнула и подняла ладонями волну, накрывшую Шона с головой.

Шон нырнул — но не для того, чтобы увернуться от волны, а для того, чтобы погладить Яну там, где она менее всего это ожидала.