|
Она была беременна. Тобой. Поехала в деревню в магазин позвонить в Ванкувер. А Норман выскочил ей навстречу: он вопил и отбивался от какого-то врага — не то от папы римского, не то от банковского чиновника из «Ченнел-Айленда»… Кажется, орал что-то насчет дойчемарок… в общем, он прямо впилился в Джасмин. Оба полетели вверх тормашками. — Снова долгая, проникновенная затяжка. У меня такое ощущение, что волосы мои попросту растворяются. — Они лежали на земле, очумелые, и глотали воздух, как рыбы на берегу… и смотрели в глаза друг другу, будто после любовных объятий… Потом, представь, Норман тянется, тянется и кладет руку на живот Джасмин — на тебя,… А дальше Норман улыбнулся, задрожал и тихо пошел своей дорогой. После столкновения чиновники из банка за ним гоняться перестали. Он избавился от паранойи — хотя в остальном так и остался «потерянным». Но из-за этого превращения — паранойя-то прошла — Джасмин считает, что ты отмечен печатью благодати. Особенный. Она говорила тебе про твой целительный дар?
— Нет. Нил докуривает косяк до победного. — Она так считает. До сих пор присылает Норману подарки ко дню рождения. И твои фотографии. Вот почему я тебя узнал. — Ну, и самая последняя затяжечка. -Ты фотограф? — Надеюсь стать профессионалом. Хотим попытать счастья в Лос-Анджелесе. — Щелкни Нормана для Джасмин. У нас тут не помню сколько лет никого с фотоаппаратом не было. — А Норман говорит? Он… Но Нил уже не реагирует. Поплыл. А мне этого жара уже выше крыши. Еще несколько минут я сижу в обществе моего впавшего в ступор биологического отца, потом выметываюсь из парильни и, быстро-быстро перебирая ногами, трушу назад к дому, и воздух холодит мою потную голую спину. Стефани караулит меня снаружи возле огорода. — Когда мы уедем? Давай уедем! — умоляет она, едва завидев меня. — Погоди. Надо хоть промыть волосы от дыма. Есть тут где-нибудь душ — или они моются от дождя до дождя? И мне еще надо сделать снимок. — Пожжалюста, бии—стрей! За углом ребятня сгрудилась у заднего левого колеса Комфортмобиля, дико гикая и улюлюкая, в точности как скейтборд-шантрапа в торговом центре «Риджкрест». — Что за шум, Койот? — спрашиваю я Койота, единственного полубратца, которого я в состоянии идентифицировать. Койот большим пальцем тычет в сторону какого-то тощего оборванца с бородой лопатой, который сидит, скрестив ноги, возле машины и лижет свое отражение на черной краске. — Знакомься: это Норман, — говорит Койот, Заберите меня отсюда. Только час спустя в кафе «У коновязи» в Юкайя, Калифорния, я начинаю приходить в себя после визита в отцовский дом. Кирпично-красные, топорные, элвисовские рожи посетителей кафе; полки с пирогами со сладкой, липкой, отдающей химией лимонной начинкой: натюрморты с эдельвейсами, намалеванными на лезвиях пил, — казались неоспоримо жизнеутверждающими после предпринятого утром сошествия в безумие. Мы готовы были глотать любую химию — чем больше, тем лучше. — Кофеина — кофеина — кофеина! — нараспев взывал я к официантке. — Сахарина! — вторила мне Стефани. — Пищевых нефтепродуктов! — Сахара-рафинада! — И поскорей! Вырвавшись на трассу, первые три мили мы со Стефани завывали и стонали, как нечистая сила, как будто мы чудом спаслись из лап людоедов. Мы просто ошалели от радости спасения. А всего-то делов: сполоснул голову, сменил одежду и дунул прямиком через все ворота. И теперь нам хочется одного — видеть будущее. |
