Екатерина Неволина. Плащ для Красной Шапочки
Я не знаю, какой нынче день и какой нынче век. Я смотрю в календарь, но ответа найти не могу. Мы с тобой заблудились в тумане у сказочных рек. Под ногами лишь снег, только розы на мертвом снегу.
Ты смеясь говоришь, что собаки твои оплошали с утра. Белоснежный олень был уж загнан, но в озеро прыгнул и был так спасен. Красноухие псы поджимают хвосты, не глядят на меня, А добычи их след снегом белым давно занесен.
И на левом плече твоем ворон – он ночи черней, А на правом плече – белый голубь, сиятельней дня. Мне бы воск в свои уши залить и не слышать опасных речей, Не просить бы о том, чтобы в плащ свой закутал меня.
Хочешь душу мою? Забирай, отдаю ни за грош. Отдаю за любовь, а вернее – за отблеск любви. Ты охотник, и в деле своем безнадежно хорош. Я добыча твоя и не стану бежать. Если хочешь – лови.
Я не знаю, какой нынче век – опустел календарь. Словно белый листок он ложится под ноги ко мне. Я не знаю, зачем тут в тумане, о мой государь, Я с тобой повстречалась в опасном, чарующем сне.
Я и сама не заметила, в какой момент местность вокруг изменилась. Еще недавно я шла по светлому сосновому лесу. Ровные красноватые стволы уходили вверх, а через узорные ветки с длинными тяжелыми иглами щедро просачивалось солнце, яркими мазками брызгая по мягкому зеленому мху, пружинящему под ногами словно толстый ковер. Еще недавно щебетали птицы, переговариваясь сотнями голосов. Но теперь, как-то внезапно, я заметила, что вокруг меня – густой подлесок, спутанный и сухой, точно патлы старухи. Деревья, заполонившие эту часть леса, походили на тени самих себя – почти лишенные листвы, болезненно скрюченные, покрытые коростой. Солнце исчезло, под ногами теперь был жесткий белый мох и лишайник, скрипящий и крошащийся, точно старые кости… Да, правильное сравнение: мне и вправду показалось, будто я иду по костям… Птицы тоже смолкли. Тишина становилась давящей, пронзительной. Она проникала до самого сердца, оставляя по себе маслянистое, неприятное ощущение страха. Позади хрустнула ветка. Моя спина одеревенела. Я хотела оглянуться и боялась этого. Уверенность, что добром все не закончится, крепла с каждой секундой. А вот и птица. На скрюченную ветку, перегородившую мне дорогу – словно лес вытянул растопыренную ладонь, стремясь поймать меня, – опустился ворон. Склонил голову, насмешливо глядя круглым черным глазом, и расхохотался… вернее, раскаркался. Откуда-то снизу, из-под ног, ему хрипло ответила жаба. И тут я не выдержала. Я знала, что бежать нельзя, знала, что ни в коем случае нельзя дать понять этому лесу, что испугалась – нельзя, ведь почуяв слабину, он вцепится и уже не выпустит из своих смертельных объятий. Знала, но ничего не могла поделать. Кровь стучала в висках, деревья цеплялись за плащ, стараясь удержать. Я слышала, как затрещала ткань, но, конечно, не стала оглядываться, чтобы посмотреть на оставшийся на ветке лоскуток красной, будто выпачканной в крови, материи. Я бежала, уже чувствуя, что это бесполезно, и мой страх гнал меня, как пастух гонит на бойню стадо глупых коров. Надо мной скользнула тень. Ворон снова закаркал, словно засмеялся. От судьбы не уйдешь. Прямо передо мной был овраг, весь заваленный буреломом. Я заметалась. Чего бы только я не отдала, чтобы оказаться дома, в такой обычной и скучной повседневной жизни! Чего бы я не отдала, лишь бы все это являлось сном, банальным ночным кошмаром! Я никогда не была особо чувствительной, но сейчас нутром ощущала приближение беды. |
