– Она так и говорит, когда поздно приходит, – грустно ответил мне Петер. – Но это слишком часто бывает.

Я сочувственно на него посмотрела. Больше никаких предположений о том, где может быть его жена, у меня не было. Слишком мало я ее знала. Да и то, что знала, вполне могло измениться за те два года, что прошли с ее ухода из приюта. Сегодняшний день не в счет – мы общались только по делу, и от меня она была столь же далека, как и раньше. И о своих планах на этот вечер, если они у нее и были, ничего не говорила. Впрочем, она очень расстроилась, когда инора Эберхардт попросила ее задержаться после работы. Но кто знает, что было причиной этого? Может, как раз желание побыстрее вернуться к мужу? Я бы от такого и уходить не хотела…

– Извините, Штефани, – покаянно сказал Петер, – вам наши проблемы ни к чему. Не говорите Сабине, что я здесь был, хорошо?

– Хорошо.

– А то я выгляжу ревнивым болваном. – Он опять улыбнулся.

Его слова неприятно царапнули меня по сердцу. Ревнует – значит, неравнодушен. Значит, рядом с ним она чувствует себя не одинокой, а очень нужной и любимой.

– Вовсе нет, – горячо запротестовала я. – Что плохого в том, что муж беспокоится за свою жену? Время позднее, мало ли что может случиться.

– В самом деле, время позднее, – смущенно сказал Петер. – Вы уже спали, наверное, а я так бесцеремонно ворвался, разбудил вас. Спокойной ночи, Штефани. Рад был познакомиться с вами. Жаль, что мы раньше не встречались.

А уж как мне жаль! Я закрыла дверь и оперлась на нее спиной. Ноги не держали. В мыслях творилось сущее безобразие. Мне казалось, что это какая-то жестокая шутка. Почему, ну почему Богиня послала ему встречу с Сабиной раньше, чем со мной? А меня столкнула с каким-то Рудольфом?

Глава 6

Сабина зашла за мной поутру, как обещала, и вид при этом имела довольный и выспавшийся. Ничего не указывало, что вчера ночью ее искал встревоженный муж, который не знал, что и думать про ее отсутствие. Что ни говори, не очень красит ее такое. Вот если бы хоть кто-нибудь обо мне так волновался, то я бы постаралась не давать лишнего повода для беспокойства. Но Сабину занимало совсем другое.

– Опять ты свое платье напялила, – недовольно сказала она. – Я же тебе говорила – бери мои. В твоих ходить – только позориться! Экое убожество! Инора Эберхардт будет очень недовольна, если ты нанесешь урон репутации ее магазина.

Мысль о том, что придется ходить в ее обносках, пусть и хорошо выглядящих, неожиданно оказалась для меня очень неприятной. Я никогда не была особенно привередлива в одежде, да и откуда взяться этой привередливости – монахиням наше мнение о том, что мы хотим надевать, было неинтересно. Платья должны быть немаркими и долговечными, а остальное не имеет никакого значения – пошиты ли они в монастыре или подарены добросердечными горожанками, чьи дети настолько выросли, что никакие запасы ткани, отложенные на швах, не помогают удлинить это унылое одеяние. Такие дары иной раз выглядели много хуже приютской одежды. Но, поди ж ты, носила, и не жаловалась никогда, и даже не думала, что это до меня уже прилично пообтерли. А сейчас внезапно обнаружилось, что не хочу чужого, и все тут, даже если оно такое, относительно новое, яркое и красивое. И пахнет цветочными духами. Достаточно того, что живу в квартире, где жила до меня Сабина. А все остальное свое пусть оставляет себе. Мне после нее ничего не нужно.

– Мы же все равно с заднего крыльца будем заходить, – ответила я, – а потом переодеваться. Так что никто мое убожество не увидит. Из клиенток магазина, конечно.

– Штеффи, ты не нищенка, – Сабина закатила глаза к потолку, подчеркивая мою тупость и нежелание принять очевидное.