– Так мне сказал посланник от герцога, мадам. Но, увы, я не могу уехать или попрощаться с лицом, дороже которого для меня нет.

– Когда вызывает герцог, никто не вправе отказываться, – ответила Алиенора. – Его покровительство будет очень ценно для вас и добавит вам славы. Вы счастливчик.

Откровенно говоря, чрезмерные изъявления преданности со стороны Бернарта становились слишком назойливыми, и Алиенора не расстроилась бы, покинь он двор, поскольку то, что началось как приятное отдохновение, теперь становилось мучительно однообразным и неловким ритуалом. И потом, вскоре она воссоединится с Генри. Муж прислал весточку, в которой сообщал, что надеется вернуться весной. Она считала дни до его приезда.

Бернарт с ужасом и болью понял, что Алиенора не возражает против его отъезда в Англию и расставание с ним ничуть не печалит ее. В уединении своей комнаты он пролил горькие слезы, думая о неблагодарности герцогини и о необходимости расставания с ней – чудесным существом, чье присутствие так необходимо для его счастья. Бернарт пытался утешить себя мыслями о том, что Алиенора всего лишь защищает себя, отдаляясь от него, ведь его любовь была тайной, и герцогиня не должна выдать ее чрезмерными эмоциями на публике, и в конечном счете даже убедил себя, что их разлука станет для нее не менее мучительной, чем для него.

Когда Бернарт приехал в Лондон, над городом висели тучи, стоял холод и улицы были засыпаны снегом. Для южанина это была картина края света. Он скорбел, переживая трагедию своей ссылки, а теперь, глядя на схваченные льдом речные берега, с тоской думал о далекой Аквитании и ее прекрасной герцогине… И вдруг чудесным образом ему показалось, что эти берега заросли цветами – красными, белыми и желтыми, этакая великолепная вспышка цвета. Бернарт почти ощущал их запах и от хандры чуть не упал в обморок. Потом он снова открыл глаза – и иллюзия исчезла. Трубадур уверовал, что это хороший знак, предвещающий скорое возвращение к его даме.

Бернарт был одержим Алиенорой. Когда он думал о ней, сердце его в равной мере наполнялось радостью и горечью. Дрожа от своей жалкой тоски в тени Вестминстерского аббатства, он сочинял песню за песней в ее честь, ожидая, когда герцог вызовет его в Вестминстер.

Когда его наконец вызвали, Бернарт с тревогой понял, что Генриха Сына Императрицы, устрашающего молодого человека со стальными глазами и похожего на коршуна, кажется, ничуть не интересуют военные песни, ради которых он сюда приехал. Вместо этого Генрих засыпал Бернарта вопросами о его жизни при дворе в Пуатье.

– Принимает ли мадам герцогиня других трубадуров, кроме вас? – напористо спросил он.

Чуть ли не обвинительно, подумал Бернарт. Герцог принимал его в высоком, величественном каменном зале, примыкающем к королевскому дворцу. Бернарт узнал, что зал этот был построен Вильгельмом Рыжим, сыном Завоевателя, лет пятьдесят назад, и, как и повсюду в этом забытом богом городе, здесь стоял лютый холод.

– Да, мой господин, ее двор – это академия великой культуры, – дрожа, ответил Бернарт.

– Но вам она уделяла особое внимание? – продолжал Генрих.

– О да, герцогиня была необыкновенно добра ко мне, скромному поэту, – радостно кивнул Бернарт.

– Что значит «добра»? До меня дошли неприятные слухи о вас. Теперь я хочу знать правду! – Лицо Генриха побагровело от ярости, в голосе зазвучали угрожающие нотки.

Бернарт испугался при виде столь явного гнева. Теперь только ему стал ясен весь ужас происходящего, и он понял, зачем был вызван в Англию. Бедняжка-герцогиня: ее муж и точно дьявольского помета, как говорят о нем люди.

– Мой господин, Господь тому свидетель, – горячо заговорил Бернарт, – я ничем не повредил чести госпожи герцогини.