Между тем начался обстрел города из дальнобойных орудий. Огнем было разрушено предместье Сен-Дени и часть Парижа по левому берегу Сены. Под ударом оказались улицы в районе театра «Одеон», где проживал Александр, и Шанталь предложила ему переехать к ним с Кристианом, но он не соглашался, говоря, что ему ничто не угрожает, поскольку он почти не бывает дома. Должно быть, он пропадал там, где находились многие другие парижане, — на укреплениях города.

Шанталь по-прежнему ходила в госпиталь; теперь она нередко оставалась там на ночь. Не хватало медикаментов, перевязочного материала, постельного белья, теплой одежды и еды. В те страшные дни горожане, случалось, падали в голодные обмороки прямо на улице. Их тоже приносили в госпиталь, но чем могли им помочь измученные недоеданием и недосыпанием сестры милосердия и доктора?

Однажды вечером, когда женщина собралась уходить домой, человек в форме национального гвардейца внес в вестибюль очередную жертву свирепствовавших в Париже голода и холода. На могучих руках мужчины лежало почти невесомое тело девушки. Ее длинные черные волосы свисали до пола.

— Вот, подобрал на улице, валялась на тротуаре, — сказал он. — Жаль, до утра не доживет. Куда ее?

Шанталь со вздохом пожала плечами.

— Я бы отнес ее к себе домой, да у меня пятеро детей — сами голодаем.

— Я поищу свободную койку, — сказала женщина.

Несчастную пришлось уложить возле самого входа, но все же это была не улица. Шанталь принесла теплое одеяло.

— Ее бы накормить и напоить чем-нибудь горячим, сразу бы ожила! — заметил гвардеец.

Потом он ушел, а Шанталь сняла с ног несчастной обувь, если, конечно, можно было назвать обувью полуразвалившиеся, явно не предназначенные для зимы ботинки.

Легко сказать — напоить и накормить. Шанталь знала, что до утра на кухне не получить ни крошки, да там ничего и не было, а принесенную из дома еду она давно отдала раненым.

У доктора Барро имелся шкафчик, в котором хранились чай и сахар на крайний случай. Женщина отправилась к нему и вскоре вернулась с кружкой.

Девушка по-прежнему лежала, закрыв глаза, но когда Шанталь тронула ее за плечо, пошевелилась и взглянула на женщину. Шанталь приподняла ее голову и помогла выпить чай.

— Утром я принесу вам поесть, — сказала она, — а пока спите. Впрочем, сначала я должна кое-что записать и передать сестрам. У вас есть родные в Париже?

Девушка помотала головой.

— Как ваше имя?

Девушка сказала.

Шанталь почувствовала, что ей не хватает воздуха. Ей показалось, что земля уходит из-под ног. Она впилась взглядом в лицо лежащей перед ней умирающей.

— Мари?! Это ты?! Ты меня узнаешь?

— Да, Шанталь. — Голос был слабым, как шелест летнего ветра в вершинах деревьев.

— Где ты живешь?

— Нигде.

— Так ты совсем одна в Париже?

— Совсем.

— Ты получала паек?

— Нет. Меня нет в списках. Иногда я стояла в очереди за бесплатным супом, но в последнее время его не хватало на всех… — Она попыталась улыбнуться, но не смогла.

— Отдыхай, — сказала Шанталь, — я приду завтра утром.

Женщина медленно спустилась с крыльца. По небу протянулся тускло-золотой шлейф зимнего заката. Было очень холодно, и женщина натянула перчатки.

К тому времени, когда Шанталь добралась до дома, пошел снег. Белые пылинки сыпались с высоты, их невесомая завеса напоминала тонкую вуаль. Женщина остановилась и смотрела на запорошивший землю снег, на морозное кружево. Она продолжала размышлять, испытывая угрызения совести.

Женщина поднялась в квартиру.