Хитрый Ку Ши берег себя. Пахло отвратительно. Едва я ступил на камень, мне захотелось вернуться в лодку. Это не были запах гниения или вонь от химикатов. Так не пах ни один знакомый мне зверь, но я бы назвал это запахом зверя. Пожалуй, пещеру посещали очень странные существа. Сейчас вокруг нас было пусто на сотни ярдов, но спокойнее мне не становилось. Кое о чем я догадался без подсказки дяди Эвальда.

Те могли вернуться гораздо быстрее, чем за четверо суток обычной земной церемонии. Потому что мы оказались гораздо ближе к их тропе. И еще я уловил.

Те никогда не поднимались даже в Пограничье. Иначе их запах ударил бы мне в ноздри еще раньше, среди Священных сидов. Те туда не могли подниматься, хотя иногда им этого очень хотелось. Их не пускали заклятия и травы знахарей.

— А вот и трава, — удовлетворенно произнесла тетя Берта, указывая налево.

— Дети, поможете набрать Ахир-Люсс? — бодро спросил дядя Эвальд и незаметно мне подмигнул.

Впрочем, он мог бы не подмигивать. Для Ани было слишком темно, она его хитростей не заметила. Она не заметила, чем отличается левый берег лагуны от правого. На левом, при свете фонарика, нам предстояло собирать траву, а высокие ступени правого берега скрывал от нее борт лодки. Хорошо, что обычные не видят в темноте. Хотя именно поэтому они приписывают темноте нелепые мистические свойства.

Когда мы с тетушкой забрались на правый бережок, оказалось, что скорее это похоже не на ступени крыльца, а на широкие, удивительно гладкие террасы. Меня поджидало очередное открытие: под лучом фонаря в камне заплясали тысячи золотистых блесток. Потолок, там, куда доходил свет, тоже стал неровным, шероховатым, появились наплывы, похожие на карстовые образования в испанских горах, куда мы ездили с папой на экскурсию. Мрамор сменился пористым золотисто-красным кварцитом. Фэйри полагается разбираться в минералах, но такой камень я встречал впервые, и о нем не упоминали учебники.

Пол на верхней террасе густо устилал слой золы.

Кости валялись повсюду.

Многие из них готовы были рассыпаться на части при первом прикосновении, они пролежали тут не один десяток лет. Я нагнулся и потрогал рукой сухую золу. Она сыпалась сквозь пальцы, как остывший вулканический пепел. Это было совершенно невозможно, но это было так. Каким-то чудом во время прилива тут оставалось не просто сухо, на террасы даже не залетала соленая водяная пыль. Я расправлял кисточки на ушах и тянул сквозь себя тишину прошлых дней.

Сюда никто не спускался безумно долго. Может быть, лет сорок. Дольше, чем зреет поколение в солнечном мире.

Вначале могло показаться, что мелкие косточки раскиданы в беспорядке, что их тут бросили на корм собакам, но стоило подойти поближе и нагнуться, как мигом родился совсем другой вывод.

Кошек никто не ел. Их потрепанные скелеты разметало от времени, но в некоторых местах еще сохранились колышки и обрывки веревок. В глазницах просоленных истончившихся черепов много лет назад угасла последняя капля боли. Пока тетя Берта вполголоса объясняла Сане, как защитить наших обычных женщин, я не удержался и погладил маленький оскалившийся череп. Во мне не шевельнулось далее слабого воспоминания, как бывает, когда трогаешь кости недавно погибшего животного. Почти всегда можно уловить призрачные нити, связывающие два мира. Обычные называют это душой, они привыкли считать, что душа умерших людей иногда крутится поблизости от тела.

Мой папа говорит, что на религиозные темы с обычными лучше не спорить, даже с теми, кто не верит в богов. Потому что обычные боятся смерти не так, как мы. Они придумали свои религии, чтобы оттолкнуть ужас перед смертью, хотя бы ненадолго.