Эрика Адамс. Пленённая
Пролог
— Что это означает? То, что ты прошептал? Я притянула его за шею для поцелуя. Он не заставил себя долго ждать и впился в губы требовательно и нещадно. Каждый раз мне приходилось отступать и сдаваться, раскрываться под его напором. Гореть и желать большего. — Это всего лишь пара слов… — Нет, они что-то означают. Я хочу знать, что именно. Я упёрлась кулаками в его крепкую грудь, что было сил. Он усмехнулся — сломить это мнимое сопротивление не составит большого труда. Нарочно медленно прошёлся взглядом по обнажённой груди, огладил им тонкую шею и остановился на губах, начавших гореть в ответ. Он наслаждался ощущением своей власти надо мной, приникал к чаше довольства и пил из неё жадными глотками. Я еле заставила себя сесть на нашем ложе из одежды и перекинула со спины на грудь копну золотых волос, спрятавшись за этой завесою, словно за стеной. Он вздохнул и улёгся рядом, ведя пальцем по коже спины, легко и невесомо. — Золотая девочка спряталась от меня? Твои редкие капризы словно возвращают меня в то время, когда я впервые увидел тебя. Опрокидывают далеко в прошлое, где ты ещё тонкая тростинка на ветру, которой нельзя касаться. Сейчас ты выглядишь именно так… Ширим шакрат… — И вот опять. Ты снова что-то прошептал. Тихо-тихо, но я услышала. Я разворачиваюсь и оказываюсь поймана в ловушку его рук. Он тянет меня на себя, заставляя улечься на грудь. — Это всего лишь пара слов на моём родном языке. Я поднимаю лицо и вглядываюсь в его невероятные глаза. Сегодня они цвета расплавленного золота, искрятся изнутри лёгким смехом. — Не стоит смотреть на меня так, словно ждёшь от меня чуда, — он касается пальцем щеки, ведёт вверх и останавливается на едва заметном, теперь уже крошечном шраме, побелевшем со временем. — Не чуда, а пары слов, только и всего. Он цокает языком. — Неугомонная. На вашем языке они бы звучали как «шрам на сердце». — Шрам? Мои пальцы бродят по известной карте шрамов, разбросанных там и здесь по его телу едва заметными белесыми росчерками. — Такой как этот? — палец касается самого яркого, ещё розоватого бугристого шрама посередине груди. — Нет, золотая. То, о чём я говорю, гораздо глубже. На самом сердце. Навсегда. Так у нас называют любимых. Шрам на моём сердце. От сказанных слов внутри всё закручивается по спирали с бешеной скоростью. Я поднимаюсь, не зная, как выразить ураган, стремящийся вырваться наружу, вглядываюсь в его лицо. Вдруг раздаётся громкий звон. По смуглой коже ползут трещины, края их ширятся, превращаясь в чёрные провалы, затягивающие в гибельную, алчную пропасть…
Я резко села в кровати. Смутные обрывки сна стояли перед глазами. Острые осколки и сеточка трещин, звон разбитых зеркал до сих пор слышится внутри… Моё сердце бешено колотилось. Оно билось так, словно уже вырвалось из грудной клетки на волю и отчаянно пыталось взлететь. И только кровавые путы не давали ему это сделать. Дурное ли предчувствие или горькое воспоминание заставило его так взволноваться? — Что-то случилось, госпожа? Рядом с кроватью возник силуэт — Ни́рса. Курчавая молодая служанка, ещё совсем девочка, маленькая верная прислужница, охраняющая мой сон. — Нет, Ни́рса, всё в порядке. Ложись спи. — Может, разогреть вам вина или укрыть дополнительным одеялом? Из окон тянет рассветным холодом. — Боюсь, что сон уже не коснётся меня… Подай мне халат. Ни́рса проворно вскочила и в два счёта закутала меня в тонкий, невесомый халат, сотканный из нежнейшей белой шерсти. |
