– Но… Если закон это разрешает, то почему тебя побили?

Квиау сидела, поджав ноги, и сосредоточенно хмурилась.

– Они не помнили как следует закон и не соглашались со мной, так что пришлось смотреть по книге, а на это ушло много времени, и, когда они убедились, что я прав, а они ошибаются, – мальчик холодно, совсем не по-мальчишески улыбнулся, – они меня высекли за то, что я спорил со жрецами и ставил себя выше их.

– Ты заслужил порку. – Квиау поднялась и налила воды из кувшина, чтобы вымыть руки. – Нужно знать свое место. Ты не должен спорить со жрецами.

Сколько Чимал себя помнил, ему всегда говорили это; он давно уже понял, что в ответ лучше всего молчать. Даже когда он очень старался объяснить матери, что думает и чувствует, она никогда его не понимала. Уж лучше держать мысли при себе.

Особенно теперь, когда он солгал. Он действительно пытался влезть на скалу. Птичьи яйца были только предлогом – на случай, если его увидят.

– Поешь, – сказала Квиау, кладя перед сыном его вечернюю порцию еды – две тортильи, плоские сухие лепешки в фут шириной. – Пока ты их ешь, я приготовлю атолли.

Чимал посыпал тортильи солью и, оторвав кусок, стал медленно жевать, глядя сквозь открытую дверь хижины на мать. Квиау, склонившись над очагом, помешивала варево в горшке. Она была спокойна, все страхи остались в прошлом и забыты, морщинки на ее типично ацтекском лице разгладились. Отблески огня играли на ее золотистых волосах и отражались в голубых глазах. Чимал ощутил свою близость с матерью: в этой хижине они жили вдвоем с тех пор, как умер его отец – Чимал был тогда еще совсем маленьким. В то же время он чувствовал, как они далеки друг от друга – он никогда не мог ей объяснить, что его волнует.

Он сел и стал есть атолли, которую принесла ему мать, подцепляя кашу из миски кусочком тортильи. Атолли, густая и сытная, восхитительно пахла медом и перцем. Спина и руки болели теперь меньше, кровь перестала сочиться из рассеченной розгой кожи. Чимал напился холодной воды из кувшина и глянул на темнеющее небо. Над утесами, окружавшими долину с запада, пламенел закат, и черные силуэты зопилотов-стервятников мелькали на фоне золотого неба. Мальчик смотрел на них, пока свет не померк и птицы не отправились на ночлег. Именно там, в западной части долины, он и пытался вскарабкаться на скалы – из-за птиц.

Появились звезды, яркие и сверкающие на темном небе. Знакомые шорохи, доносившиеся из хижины, где Квиау стелила петлатль на лежанке, прекратились, и мать окликнула Чимала:

– Время спать.

– Я немного побуду здесь, холодный воздух на пользу моей спине.

В голосе Квиау появилось беспокойство:

– Не следует спать снаружи, все всегда спят в доме.

– Ну еще немного, меня здесь никто не увидит, а потом я уйду в дом.

Квиау ничего не ответила, и Чимал, лежа на боку, продолжал смотреть на звезды, совершающие свой путь по небу. В деревне было тихо, все спали. Чимала одолела бессонница, и его мысли снова вернулись к стервятникам.

Он вспомнил все детали своего плана, одну за другой, и не нашел в них изъяна. Точнее, изъян был один-единственный: случай привел жреца к скалам, и тот увидел Чимала. В остальном план превосходен, даже закон, разрешавший влезать на скалы, был именно таким, как он его помнил. И стервятники действительно слетались в одно и то же место на скалах. Сколько Чимал себя помнил, это всегда его интересовало: он хотел узнать причину. Его беспокоило и раздражало, что она ему неизвестна. Поэтому-то в конце концов он и придумал свой план.