— Надо было мне попросить Джоуи и Элеанор привезти что-нибудь, — сказала Мэри. — Они не намного беднее нас. Кон, ты бы постилал на донышки корзинок газету, тогда не будет казаться, что мы поскупились на сено.

— Ладно.

Мэри снова вздохнула, и на этот раз вздох получился у нее затяжным, сухим и усталым, странно старческим для женщины двадцати шести лет.

— Вот и Пасха, — сказала она.

Константин кивнул. Американская Пасха. Греческой ждать еще три недели, — впрочем, он знал, что Мэри не любит упоминаний об этом. Она при всяком удобном случае говорила: «Мы американцы, Кон. Америка-нцы». А мать Мэри, перебравшаяся, чтобы дети ее стали гражданами США, из Палермо в Нью-Джерси, что ни день поднимает на своем переднем дворе, бок о бок с пластмассовой скорбящей Мадонной, американский флаг.

— Я так устала, — продолжала Мэри. — Вроде бы и праздник, все должны веселиться, а я ничего, кроме усталости, не ощущаю.

— Ты слишком много работаешь, — сказал он. — Нужно и отдыхать хоть немного.

— Я делаю то, что обязана делать, — ответила она. — Разве не так?

Корзинки были уже почти наполнены, когда в столовой вдруг появился Билли, одетый в пижаму с ковбоями. Мэри настояла на том, чтобы детские пижамки покупались в универмаге «Мейси», сколько бы они там ни стоили. Босой Билли стоял в проеме двери, и когда Мэри его увидела, на лице ее, отметил Константин, появилось выражение немой, улыбающейся паники. Скрыть от мальчишки корзинки никакой возможности не было. Константин услышал, как Мэри прерывисто втянула в себя воздух.

— Что такое, милый? — спросила она.

— Чего это вы тут делаете? — поинтересовался Билли.

— Да ничего, милый, — ответила Мэри. Она подошла к сыну, опустилась перед ним на колени, заслонив от него столовую. — Просто сидим. В чем дело? Приснилось что-нибудь?

Билли тянул шею, пытаясь заглянуть за плечо матери. Константин чувствовал, как в горле его образуется жесткий катышек гнева.

— Возвращайся в постель, — сказал он.

— А вон там что? — спросил Билли. — Наши пасхальные корзинки?

Константин очень старался не давать воли гневу. Это мой малыш, говорил он себе. Мой мальчик, он любознателен, только и всего. Однако другой голос, лишь отчасти принадлежавший ему, поносил неестественную малорослость мальчишки, его проявлявшуюся все чаще склонность к нытью. Эти новые традиции, посещения дома бородатыми святыми, феями и кроликами — они так важны, так бесценны. Их следует оберегать, и как можно усерднее.

— Нет, милый, — веселым, тоненьким голосом ответила Мэри. — Понимаешь, к нам сюда забегал Пасхальный Кролик, да только он забыл кое-что с собой прихватить. У него так много дел этой ночью. Корзиночки-то он нам оставил, но велел до его возвращения никому их не показывать, ни в коем случае.

— А я хочу посмотреть, — сказал Билли, и катыш в горле Константина затвердел еще сильнее. Это его единственный сын. Ему пять лет, у него тощая шея и писклявый, просящий голос.

— Назад в постель, — велел Константин.

Билли взглянул на него с выражением и трусливым и непокорным сразу.

— Я хочу посмотреть, — повторил он, словно решив, что родители не поняли простоты и логичности его требования.