— Вы были вооружены, лейтенант?

— Да, была.

— У вас стандартное оружие, положенное офицеру нью-йоркской полиции?

— Да.

— Если, как вы утверждаете, мистер Сальватори и оказывал сопротивление, то почему же вы не применили оружие?

— Я промахнулась. В ту ночь мистер Сальватори был на редкость резв.

— Понятно. За десять лет службы в полиции сколько раз, лейтенант, вы были вынуждены применять оружие на поражение? То есть убивать?

— Трижды, — ответила Ева, стараясь не обращать внимания на холодок, пробежавший вдруг по спине.

— Трижды? — Фицхью выдержал паузу, давая присяжным время получше рассмотреть женщину, сидящую в кресле свидетеля. Женщину, которой приходилось убивать. — Не слишком ли это много? Не кажется ли вам, что три смертельных исхода говорят о вашей предрасположенности к злоупотреблению силой?

Прокурор выразил протест, заявив, что лейтенант Даллас предстала перед судом не в качестве обвиняемого, а в качестве свидетеля.

«Да нет, — подумала Ева, — полицейские — всегда обвиняемые».

— Мистер Сальватори был вооружен, — спокойно ответила она. — У меня был ордер на его арест по обвинению в жестоком убийстве трех человек. У этих троих были выколоты глаза и отрезаны языки, после чего они были сожжены. Мистер Сальватори предстал перед судом по обвинению в совершении этого преступления. Он отказался добровольно сдаться властям и швырнул в меня нож, из-за чего я и промахнулась, стреляя в него. После этого он кинулся на меня и, сбив с ног, повалил на пол. Насколько я помню, он сказал тогда: «А сейчас, сука полицейская, я тебя на кусочки порежу», и мы стали бороться врукопашную. Вот тогда-то я выбила ему зубы и сломала руку.

— И получили от этого удовлетворение, лейтенант?

— Нет, сэр, не от этого, — ответила она, глядя Фицхью прямо в глаза. — А от того, что осталась жива.

— Ему не удастся вытащить Сальватори. — Пибоди уселась рядом и сразу включила вентилятор: в машине было невыносимо жарко. — Все улики против него. И вы не позволили себя сломить.

— Еще чего! — Ева решительно взъерошила волосы, и они нырнули прямо в гущу машин, заполонивших, как и всегда в послеобеденное время, все улицы. — Надо же, рискуешь собственной шкурой, делаешь все, чтобы изолировать таких типов, как этот Сальватори, от общества, а потом подонки вроде Фицхью зарабатывают миллионы, помогая им выбраться на свободу. Меня это порой просто бесит!

— Их выпускают — а мы их снова засаживаем за решетку.

Ева усмехнулась и взглянула на свою спутницу.

— Вы, Пибоди, оптимистка. Не знаю только, надолго ли вас хватит. Знаете что, давайте-ка прокатимся, — сказала она вдруг и свернула на боковую улицу. — После зала суда чертовски хочется проветриться.

— Лейтенант, а ведь я вам сегодня в суде была совершенно не нужна. Почему вы взяли меня с собой?

— Если вы решили получить значок детектива, Пибоди, то должны хорошо знать, на что идете. И бороться вам придется не только с ворами, наркоманами и убийцами, а еще и с братьями-адвокатами.

Увидев пробку, Ева нисколько не удивилась, спокойно включила мигалку и поехала по разделительной полосе, пока не нашла место для парковки.

Выйдя из машины, она сурово взглянула на типа, который с превышением скорости несся по дороге. Он в ответ усмехнулся, нагло подмигнул и понесся дальше.

— Райончик этот кишмя кишит торговцами наркотиков, ворами и проститутками, — сказала она Пибоди. — И именно поэтому он меня крайне интересует.