Примерно каждые десять минут мать выглядывала из-за канн и, размахивая руками, что-то кричала.

Когда они были вдвоем, она к ним не подходила. Только орала. После крушения плотин она почти ни о чем не могла говорить, не срываясь на крик. Раньше Жозеф и Сюзанна не тревожились, когда она выходила из себя. Но после истории с плотинами она заболела и даже, если верить доктору, могла умереть. У нее уже было три приступа, и каждый из трех, по словам доктора, мог оказаться смертельным. Ей можно было дать покричать, но не слишком долго. Это грозило новым приступом.

Доктор считал причиной ее болезни крушение плотин. Наверно, он был не совсем прав. Такое озлобление могло накопиться только из года в год, постепенно, день за днем. Тут была не одна какая-то причина. Их было сотни, в том числе и крушение плотин, несправедливость мира, беззаботный вид собственных детей, купающихся в речке…

Между тем начинала мать вовсе не как неудачница, и ничто не заставляло предположить, что к концу жизни ее невезение приобретет столь сокрушительный размах и у врача будет повод сказать, что она от этого умирает, — умирает от невзгод.

Она родилась в крестьянской семье и так хорошо занималась в школе, что родители дали ей возможность учиться дальше. Получив педагогический диплом, она два года учительствовала в деревне на севере Франции. Был 1899 год. По воскресеньям, в мэрии, она иногда мечтательно останавливалась перед колониальными рекламными плакатами. «Вступайте в колониальную армию!», «Юноши и девушки! В колониях вас ждет богатство!» В тени банановых ветвей, гнущихся под тяжестью спелых плодов, молодые супруги-переселенцы в белоснежных одеждах качались в креслах-качалках, а вокруг хлопотали улыбающиеся туземцы. Она вышла замуж за учителя, которому тоже не сиделось в северной деревне, — такую же, как и она, жертву сумрачных писаний Пьера Лоти. Вскоре после свадьбы они подали прошение о приеме их в штат колониальных учителей и получили назначение в огромную колонию, именовавшуюся в те времена Французский Индокитай.

Жозеф и Сюзанна родились уже там, в первые два года после переезда. Когда родилась Сюзанна, мать бросила работу в государственной школе. Она давала теперь лишь частные уроки французского. Муж ее был директором школы для туземцев, и, по ее рассказам, они жили тогда на широкую ногу, хотя имели двоих детей. Это были, бесспорно, лучшие годы ее жизни, счастливые годы. Во всяком случае, так она говорила. Она вспоминала о том времени как о счастливом периоде надежд, об острове в океане. Она говорила о нем все меньше и меньше, по мере того как старела, но когда все-таки говорила, то всегда с той же страстью. И всякий раз находила новые совершенства в этом беспредельном совершенстве, какое-нибудь до сих пор неизвестное им достоинство своего мужа или новое доказательство их былого богатства, которое постепенно приобретало в ее рассказах черты роскоши, в чем Жозеф с Сюзанной все же слегка сомневались.

Когда муж ее умер, Сюзанна и Жозеф были еще совсем маленькие. О времени, наступившем после его смерти, она всегда рассказывала неохотно. Говорила, что было трудно и что она до сих пор не понимает, как ей удалось тогда выкарабкаться. В течение двух лет она продолжала давать уроки французского. Но этого не хватало, и к урокам французского прибавились уроки фортепиано. Потом и этого стало не хватать, дети росли, и она устроилась в кинотеатр «Эдем» тапершей. Там она проработала десять лет. За это время ей удалось скопить некоторую сумму денег, и она подала в Генеральное управление колониального кадастра прошение о покупке концессии.