|
Когда увидел, что в вопросе о разводе она уступать не собирается, щедро предложил урегулировать это, если отложить подачу заявления. Но на нее ничто не действовало. Предполагаю, она подумала, будто я собираюсь управлять ею, откупиться деньгами. Не знаю. Я почувствовал, как во мне закипает гнев, словно вода в кипятильнике. Мы оба повысили голос. Начались оскорбления, потом проклятия... Через считанные секунды уже орали друг на друга. В какой-то момент она сказала: «Не смей мне угрожать», хотя я не помню, чтоб угрожал. Правда, помню, обозвал ее неблагодарной свиньей и швырнул бокал в стену. В нее не бросал. Я определенно его не бросал в нее. – Он поднял голову и посмотрел на Болена, удивленный собственными словами и, по всей вероятности, не находя в себе сил поверить, что в истории, которую он рассказывал, замешан он сам. – Она приказала убираться из дома, Герман. Я отказался. Сказал, что меня не удастся вышвырнуть из дома, который я сам купил и оплачиваю. Сказал, что покину его только ногами вперед в сосновом ящике или под дулом пистолета. Тогда она побежала к телефону и попросила соединить ее с полицией. Услышав это, я вышел из себя. Бросился через всю комнату, опираясь, дабы удержать равновесие, на мебель и крича ей, чтобы положила трубку. Сшиб по пути какую-то лампу. – Он отвернулся и снова глубоко вздохнул. – Я поднял костыль и опустил его, пытаясь вышибить из ее руки трубку. Думаю, попал ей по запястью. Да, должно быть, так и было. Она заверещала. Этот звук никогда не выветрится из моей головы.
Болен внимательно изучал Рошека. Лицо искажено, словно его донимала боль. Руки, бледные и тонкие, с вздувшимися венами, сомкнуты на коленях, будто когти птицы. – Давай-ка войдем внутрь, – сказал Болен. – Выпьем бренди и поболтаем еще немного, если захочешь. – Вот как раз в этом месте, – продолжил Рошек, – память меня и подводит. Могу припомнить, как Стелла стоит на коленях, ухватив свою руку, как раненое животное. Она смотрела на меня снизу с выражением ужаса, словно боялась, что я собираюсь убить. Не помню, как она выбежала из дома, но увидел, что застекленные французские окна во внутренний дворик открыты. Слышал издалека ее завывания и то, как она колотила в дверь к соседям. А я обессиленный упал в кресло и сидел так, может, час, а может, и больше, пока не приехала полиция. Я согласился, что мы со Стеллой не можем оставаться в одном доме. Я назвал им твое имя. – Он распахнул дверь автомобиля и по дуге переместил ноги на пол гаража. – Не могу поверить, что могло так случиться. Мы оба были невменяемы. Болен достал инвалидное кресло с заднего сиденья и помог Рошеку устроиться в нем. – Полиция отнеслась с большим пониманием, я так бы сказал, – говорил Болен, толкая кресло с Рошеком по огороженному тротуару к дому. – Они поняли, как важно сохранить дело в секрете. Я сам поговорю утром со Стеллой. Поползут ведь какие-нибудь слухи. Если она не выдвинет обвинения, все будет спокойненько замято. Естественно, ты можешь оставаться со мной и с моей женой столько, сколько понадобится. – Извини, что доставил так много хлопот. Теперь я у тебя в вечном долгу. – Ерунда. Наоборот, я у тебя в долгу. В холле жена Болена сказала, что, пока его не было, дважды звонили по телефону. Один джентльмен не назвался, а другой, какой-то мистер Уизерс с электростанции в ущелье Сьерра, просил ему позвонить. Джанет Сэндифер, одна среди едва различимого в темноте моря пустующих столов, стульев и пишущих машинок, открыла записную книжку и набрала номер, который дал Фил. Раздался сигнал звонка, за которым последовали два резковатых щелчка. Устойчивый тон дал знать, что она добралась до рошековского компьютера и тот подключился. Она опустила телефонную трубку на углубленные в выемку рычажки на верху корпуса монитора. |
