Перейдя границу, я купил в ближайшем дьюти-фри фляжку егермейстера. Вкусные сорок градусов помогают пережить отрыв от земли. Это не аэрофобия – скорее, алкоголизм. Лично я летать не боюсь, но остро чувствую страх других пассажиров, ибо един со всем человечеством.

Из самолёта я отправил Юре сообщение на whatsapp: “В Шереметьево, в сентябре, третьего, метеоусловия прекрасны. Через два часа свалюсь тебе на голову. Пустишь переночевать?” Он ответил: “Конечно! У меня в это время будет урок рисования, адрес студии: Krišjāņa Barona iela, 100. Подгребай”.

Я любил сидеть у него на высоком балконе, на макушке города, дуя в австралийскую дудку диджериду (звучало так, словно Деррида подался в диджеи), или заставлял повизгивать бронзовые чаши. Настоящие поющие чаши из Ришикеша. Юра играл на гонгах, поглаживая их меховой колотушкой. Медные тарелки гудели в ответ на прикосновение, как далёкие балтийские пароходы в тумане. Говорят, этот звук гармонизирует чакры.

Для заработка Юра давал частные уроки рисования.

– Где тут у вас крестьяне барона ели?

Он понял меня и указал нужный трамвай, на котором я прокатился зайцем, чтобы проверить нервы и пощекотать судьбу. Не подкинет ли она новую тему для рассказа? Но судьба, похоже, занималась организацией какой-то другой неприятности в более отдалённом будущем, и ничего интересного не произошло.

Студия живописи была светлой комнатой, заставленной мольбертами, среди которых Юра прохаживался, делая замечания ученицам, рисовавшим какой-то горшок. Все ученицы, семь дев, от -25 до 50+, смотрели на мэтра большими влюблёнными глазами.

– А вот и Андрей, – сказал Юра. – Сибирский писатель. Сейчас он нам почитает из новой книги.

– Почитает, – согласился я. – Но предупреждаю, что мои герои – народ грубый и говорят нехорошие слова.

– Мы этих слов не боимся, – улыбнулась брюнетка с балетной осанкой. Звали её то ли Ванда, то ли Вита, она действительно оказалась балериной в отставке, и после того, как я прочёл отрывки из романа, начала мягко дрейфовать в мою сторону.

В Риге вообще всё мягко, умеренно и стерильно. Распитие бутылки сухого или двух банок лагера – это, считай, гусарский загул. По крайней мере, в тех эзотерических кругах, где вращался Юра.

После урока девушки сложили мольберты, а мы, подхватив Ванду или Виту, на трамвае поехали в чайный клуб, расположенный в закоулках старого города. Кроме нас, в заведении не было никого. Чайный человек подал кувшинчик тегуаньинь, настоянного на какой-то особой “молекулярной воде” – я не запомнил, в чём фишка, но главное, что жить после этого напитка будешь дольше.

Там я почитал стихи под аккомпанемент шаманского бубна, который Юра всегда носил с собой, и так разошёлся, что озвучил даже “Зоофилов”, избранные места.

– Смешно, – сказала Вита (или всё-таки Ванда?). – Но грустно.

– Почему?

– Всё время такой секс – это грустно.

Через полчаса чайник опустел, мы распрощались с молекулярным барменом и вышли прочь. На улице было безлюдно, только мы и наши тени на мостовой. Наша спутница предложила взять пинту сидра (на троих!) и пойти слушать индийский ситар в одно маленькое место.

– Там будет играть один хинду, который здесь живёт.

– Классный парень, – подтвердил Юра. – Учился у Рави Шанкара.

– Конечно, пойдём.