И я не могла не оценить.

Его губ коснулась загадочная всепонимающая улыбка, Тир взглядом пригласил войти в храм и затворил за нами дверь.

Великая пустыня. Храм Миражей

Флориан Келерой

– Вау…

В желобах у стен полыхало пламя, играло тенями на сводах купола, его поверхность пестрела уже знакомой мне причудливой резьбой. В центре обширного пустынного пространства находился постамент, на нем гигантская, сложенная из костей клешня ящера, сжимавшая чашу с синим огнем. И на этом все. Никаких иных предметов культа в зале не наблюдалось.

– Вы поклоняетесь вымершим арцедокам?

– Нет. Это убежище. И хранилище.

Я пригляделась. Под скелетом лапы валялись монеты, пригоршни алмазов. Генерал приблизился к длинному когтю, повесил на него золотую цепочку, затем достал из-за пазухи бумажный сверток и ловко зашвырнул его в чашу. Пламя зашипело, пыхнуло клубами дыма, ввысь взметнулись искры и унеслись в отдушину купола, а помещение сразу заволокло вяжущим травяным ароматом. Пока Тир выгружал вещи из баула, я бродила вдоль стен и заглядывала в узкие окна-бойницы.

Сумерки над пустыней сгущались, рубиновый горизонт гас как прогоревший за день фитиль. Барханы – черные волны, небо – глубокое, полночное и блещущее. Никогда и нигде я не видела таких близких, ярко мерцающих звезд. С небом перемигивалось море, его гладь искрилась, шла таинственными всполохами-трещинами, кромка воды тускло люминесцировала. Почему, отчего такая фантастика? Вообще не важно. Сейчас надо просто быть, внимать, позволить соленому ветру путать волосы и наслаждаться новой энергией, распиравшей измученное тело. Еще один момент из тех, что пропечатает память насквозь, из тех, который подвесишь на шелковую ленту воспоминаний в закромах сознания, чтобы однажды, в особенно темные времена, когда вновь заплутаешь, он вспыхнул спасительным маяком и осветил тебе путь.

Внезапно я обернулась. Захотелось обернуться. И наткнулась на пристальный, следящий взгляд Тира. Командующий закончил с вещами и теперь сидел на расстеленном спальнике, широко расставив ноги, уперев локти в колени. И вид у него был такой… сосредоточенный, будто он что-то прикидывал в уме, будто и не на меня смотрел, а на доску для рейшиха, например. На какой-то хитрый и оттого очень любопытный расклад фигур. Пространство между нами мигом наполнилось неуловимыми смыслами, я поспешила отвернуться, спрятать волнение и… улыбку.

Уже холодало, но я не отходила от окон. Воздух чересчур прозрачный, сочный до одури. А после пришли звуки. Очень низкие. Сначала едва уловимые, на грани слышимости, потом выраженные, жутковатые. Словно где-то далеко в унисон жужжали громадные шершни.

– Что это? – Я инстинктивно попятилась.

Тир уже провернул неприметное колесо-рычаг у постамента, и на бойницы опустились тяжелые железные листы, отрезав основную часть шума.

– Песок поет.

Песок не пел, песок выл, скрежетал и даже свирепо лаял.

В центре храма было тепло. На полу, на салфетке, стояли лампы и термосы, с одной стороны лежал спальник командующего, с другой мой. Облокотившись на подушку, Тир лениво тянул из фляги свой напиток и иногда подбрасывал в маленькую лампаду сухой травы.

– Этот звук сеет панику в людях, – продолжил он, – неконтролируемый страх. Порой даже сводит с ума. Но в храме мы в безопасности.

Я уселась на матрас, взяла ближайший термос. Есть почти не хотелось, а вот пить… Но когда открутила крышку, в нос ударил запах специй, тушенного с рисом мяса, и я незамедлительно влезла туда ложкой. Во втором сосуде оказался чай с моей любимой малиной. С малиной. В Воленстире.

– А трава зачем?

– Некоторые отзвуки все же способны вызывать беспокойство.