Он открутил маленькую красную крышку с банки с горючим и начал поливать пуховое одеяло, под которым сном праведника спал преподобный. Но чтобы Беденбауха не разбудил скрежет жестянки, мальчик попытался соотнести свои действия с руладами спящего. Джуд обладал завидным терпением, и хотя вся процедура заняла у него почти полчаса, он умудрился опорожнить жестянку, не пролив на себя ни капли.

Следующие десять минут он собирался с духом, чтобы повернуть колесико зажигалки. Он в жизни не держал в руках зажигалку, но видел, как ею пользуется преподобный Беденбаух. Джуд нащупал большим пальцем шероховатое колесико. Мысленно он уже щелкнул зажигалкой — и она выплюнула пламя, которое потом взметнулось до самой крыши. Джуд попробовал щелкнуть зажигалкой, но ничего не произошло, лишь раздался странный звук, точно мышь скребется под половицей. Звук этот изменил ритм храпа священника, так что Джуду пришлось ждать целую минуту, прежде чем решиться на вторую попытку. Но и вторая попытка оказалась не лучше первой, причем преподобный беспокойно заворочался во сне. На третий раз Беденбаух уже проснулся и учуял запах горючего, насквозь промочившего его ночную рубашку. Джуду понадобились четыре попытки, чтобы понять принцип действия зажигалки.

— Почему ты не в кровати? — строго спросил священник, еле ворочая языком.

Зажигалка вспыхнула — и мальчик, прежде чем поднести ее к одеялу, запел чистым звонким голосом:

— Иисус любит меня, я это знаю, потому что об этом мне говорит Библия.

И тогда он поджег священника, и объятый пламенем Беденбаух соскочил с кровати и бросился к дверям. Он бежал по дортуару и дико кричал, с каждым шагом все больше напоминая живой факел. И факел этот разгорался все ярче и ярче, а изо рта священника вылетали уже не слова, а неясные звуки. Он подбежал к окну, и от его волос загорелись темные хлопчатобумажные занавески. Затем его почерневшее тело тяжело осело на пол — а потом он умер, источая отвратительный запах обуглившейся плоти.

Джуд Диллард следил за тем, как мужчина в языках пламени упал замертво у противоположной стены, как огонь уже начал лизать занавески, медленно поднимаясь вверх, и осознал, что в свои восемь лет впервые убил человека, почувствовав при этом небывалый душевный подъем, который может дать лишь осознание торжества справедливости. Этот образ горящего человека навеки запечатлелся в его памяти. И с тех пор на каждой исповеди отец Джуд каялся в том, что виноват в смерти Уиллиса Беденбауха, накладывая на себя епитимьи. В мучивших его ночных кошмарах Беденбаух и Эй-Джей сливались воедино, словно ужасные сиамские близнецы, снова и снова демонстрируя жуткими криками всю чудовищность наказания огнем. Зрелище повергнутого на сосновый пол врага и детские крики «горим!» ознаменовали новую страницу его жизни: созерцательной жизни ушедшего в себя человека. А еще жизни, полной молчания, так как Джуд после пожара в приюте целых два года не мог произнести ни слова. Люси взяла брата за руку и вывела из огня, и он последовал за ней послушно, как агнец на заклание, готовый к любому повороту судьбы после совершенного убийства.

Деревянное здание горело всю ночь, а когда оно наконец сгорело, то вместе с ним сгорела и половина рабочих мест в городке. Общее мнение было таково, что Беденбаух заснул пьяным, прикончив полпинты виски и не потушив трубку, а горячая зола из этой трубки подпалила постель. Он стал единственной жертвой пожара, который сам же и вызвал, и местные жители усмотрели в этом знак свыше. Останки Беденбауха были быстро похоронены и так же быстро забыты, тем более что и забывать-то было особо нечего, поскольку на пожарище удалось найти только зубы да кости.