— Ох, Джек, сколько лет я не слышала, как староста нашего класса произносит речь, — улыбнулась Ледар.

— Да ты, засранка, сама меня и вынудила.

— Забавно, Джек. Южная Каролина всегда была для меня запретной темой. Я ни разу о ней не написала, ни слова, ни намека, и даже не помышляла об этом, пока в прошлом месяце Майк не пригласил меня в Нью-Йорке на ланч. Мои родители живут в постоянном страхе, что я раскрою дворцовые тайны, которые навеки опозорят наше имя.

— У твоей семьи нет секретов, Ледар, — сказал я. — А только глупые ошибки.

— Тебя не удивляет, что Кэйперс баллотируется в губернаторы?

— Кэйперс баллотируется в губернаторы?! — громко рассмеялся я. — Это было неизбежно. Помнишь, как он говорил об этом еще в первом и во втором классах? Поверить не могу, что уже в семилетнем возрасте человек может быть таким амбициозным и целеустремленным.

— А я вот верю. Может, ты забыл, Джек, но я вышла за него замуж и родила от него двух детей, — с горечью в голосе произнесла Ледар.

— Ты знаешь, что я думаю о твоем бывшем, — сказал я. — Давай не будем об этом.

— Зато ты не знаешь, что думаю о нем я, — заметила она. — По крайней мере, не сейчас. Ты можешь поверить, что он кандидат от республиканской партии?

— Республиканской? — искренно удивился я. — В Южной Каролине я скорее решился бы на операцию по перемене пола, чем стал бы выступать кандидатом от республиканцев. Даже Кэйперс должен был бы устыдиться. Нет, только не Кэйперс. В его консервативном театре абсурда нет места стыду.

— Мой сын и дочь — его горячие поклонники. — Она замолчала. Похоже, переводила дыхание. — Меня они так не любят, как отца. Он мерзавец, но обаятельный мерзавец. Если поставить его рядом с хамелеоном, то Кэйперс изменит цвет быстрее.

— Когда думаю обо всех этих людях, меня одолевает чувство вины. Я виню себя за то, что ненавижу Кэйперса, хотя и знаю, что у меня есть на то законное право.

— А у меня вот нет ни капли вины за то, что ненавижу его, — заявила Ледар.

Мы остановились, чтобы полюбоваться спавшим на подоконнике котом.

— Как-то раз ты пытался объяснить мне свое отношение к католицизму, говорил что-то о чувстве вины, но я ни слова не поняла. То, что ты католик, было для меня еще одной странностью семьи Макколл.

— Вина для меня — определяющее слово, — сказал я. — Центральная тема жизни. Церковь вложила в меня сознание чистой вины. Возвела храм в нежном сердце ребенка. Замостила виной полы. И статуи святых вырезаны из крупных блоков все той же вины.

— Ты теперь взрослый, Джек. Покончи с этим. Теперь-то ты уже понял, как все это глупо и нелепо.

— Согласен с тобой на все сто. Но тебя воспитали в англиканской вере, а ее адепты чувствуют себя виновными, только если позабыли накормить своих поло-пони или не пополнили запас их еды.

— Я не об этом говорю. Ты всегда вел себя так, словно твоя вина была чем-то реальным, чем-то осязаемым. Джек, тебе нужно освободиться от этого.

Мы молча пошли дальше, забираясь в сердце Венеции. Поглядывая мельком на Ледар, я находил, что красота ее по-прежнему застенчива и сдержанна.