— Тогда почему, папочка? Почему?

— Не знаю, дорогая. Но попытаюсь объяснить тебе все, как сам понимаю. Обещаю. Если, конечно, ты уберешь трубочку с земляничным мороженым с моей шеи.

Мы оба рассмеялись, утерли друг другу слезы салфеткой, которая прилагалась к мороженому. Я опустился на одно колено, и Ли вытерла мороженое с моей рубашки и шеи. Мимо прошли две миниатюрные монахини, и одна из них бросила на нас удивленный взгляд, но, встретившись со мной глазами, застенчиво потупилась.

— Ей было больно? — спросила Ли. — Когда она ударилась о воду?

— Не думаю, чтобы она что-нибудь чувствовала. Прежде чем приехать на мост, она выпила пригоршню таблеток.

— Папочка, а тот мост был выше, чем этот?

— Гораздо выше.

— Может, она думала о той ночи на пляже? Когда дом упал в море. Когда она в тебя влюбилась.

— Нет, милая. Просто настал такой период в ее жизни, когда она больше не могла терпеть.

— Как это грустно. Как это ужасно грустно, — вздохнула Ли.

— Потому-то я и не мог тебе рассказать. Потому-то и не хотел, чтобы настал этот день. Почему ты сразу не спросила меня, когда узнала?

— Я была уверена, что ты будешь плакать, папочка. Не хотела тебя расстраивать.

— Это моя работа — быть несчастным, — сказал я, гладя ее темные волосы. — Ты не должна обо мне тревожиться. Рассказывай мне все, о чем думаешь.

— Раньше ты не так говорил. Ты говорил, что наша работа — беспокоиться друг о друге.

Я обнял своего драгоценного ребенка, крепко прижал к себе и посадил на свои широкие плечи.

— Теперь ты знаешь, детка. И будешь учиться жить с этим знанием до конца своей жизни. Но мы с тобой — команда, и постараемся не вешать носа. Поняла?

— Поняла, — сказала Ли, по-прежнему всхлипывая.

— Ты что-нибудь говорила тете Марте?

— Нет. Подумала, что ты можешь на нее разозлиться. Я хочу к ней приехать. Хочу увидеть всех своих родственников, — заявила она с невозмутимостью упрямого, не по годам развитого ребенка.

Глава шестая

На следующее утро перед рассветом Ли забралась ко мне в постель. Мягкая и гибкая, как котенок, она прижалась к моей спине и гладила меня по волосам, пока мы оба снова не уснули. Никаких слов не было сказано, и я поражался силе духа своего ребенка.

Когда мы наконец проснулись, я понял, что уже поздно, и тихонько потряс Ли за плечо.

— Собирайся. Мария отвезет тебя сегодня к себе в деревню.

— А ты почему с нами не едешь? — надулась Ли и, быстро обняв меня, соскочила с кровати.

— Приеду попозже, — пообещал я. — У меня срочные дела в Риме.

— Мария уже пришла, — сказала Ли. — Пахнет кофе.

Посадив их на автобус, я пошел по виа деи Джуббонари. Я все еще не мог оправиться от потрясения после разговора с Ли.

Прошел через еврейское гетто, мимо театра Марцелла, под черной аркой которого вместе с армией котов жил местный бомж. Человек этот был шизофреником, но вполне безобидным, и я видел, как старые женщины из соседних домов кормили его и котов остатками пасты из одних и тех же мисок.

Я свернул к виа ди Сан-Теодоро, миновал цирк Максимус, пересек розарий у Авентинского холма. Из розария открывался замечательный вид на цирк Максимус и Палатинский холм с темными руинами дворцов, разбросанными на вершине, как буквы алфавита.

Я повернулся и, выбрав место среди роз, откуда мог проверить, нет ли за мной слежки, внимательно осмотрел район, через который только что прошел.