Больше всего заинтересовала меня необычная атмосфера «Возрождения». Каменщики той эпохи по-прежнему уверенно справлялись с работой, но художники, украшавшие стены залов фигурами и иероглифами, уже не верили в себя или в то, чем занимались. Они явно пытались возродить нечто угасающее, безжизненное.
Древняя сила, а еще древняя убежденность, были утрачены, и вместо энергичных, властных и мощных фигур я увидел утонченные парижские профили, слабые и экзотичные, словно актеры представляли богов и царей Египта на маскараде. И все же в этой живописи имелись свои очарование и изощренность, характерные для птолемеевского искусства, быстро деградировавшего к поверхностности и самовлюбленности. Глядя на эти фигуры, ощущаешь, как греческое искусство пыталось внести извилистые линии в жесткую регулярность и угловатость традиционных египетских контуров. Возможно, художники той эпохи, рожденные в эллинистическом мире, восхищались греческим искусством и пренебрегали собственным наследием, представлявшимся им реликтом веры, которая была уже утрачена. Интересно наблюдать, как искусство, в лучших своих образцах исполненное скрытой жизни и внутренней энергии, находит изящную и утонченную смерть.
Вернувшись на злосчастную лодку, я отправился дальше на север. Утомительно будет перечислять, сколько раз мы останавливались посреди фарватера и как возрождалась надежда с новым биением героического мотора. Когда солнце склонилось к закату, мы прибыли в Идфу — место, лучше всего сохранившее облик Древнего Египта. Дворы и залы, даже маленькая и темная камера, в которой стояла статуя Гора, почти не пострадали от времени; гранитный пьедестал для священной барки бога находился на своем месте, в центре святилища. Для христианского археолога это место интересно тем, что окружающий святилище коридор сильно напоминает галерею западной церкви.
Мне пришлось покинуть древнее великолепие и вернуться к реке, чтобы сообщить экипажу о моем решении прервать путешествие. Я ожидал взрыва возмущения, но, как ни странно, ничего подобного не случилось. Капитан только вздохнул, а умный старший механик закурил очередную сигарету. Что касается остальных членов экипажа, их просто нигде не было видно. Так что мы расстались лучшими друзьями, и я сел на ночной поезд до Луксора. В моей сумке лежал путеводитель по Египту, и, когда от нечего делать я открыл его, глаза наткнулись на следующий пассаж: «Навигация по Нилу, старейший вид транспорта в Египте, является одновременно и самым приятным видом путешествия. Идти под парусом или на моторной лодке между плодородными берегами значит осознать…».
Нет, эти слова явно предназначались не мне.
11
Утром я сел на поезд в Луксоре и еще до полудня прибыл в большой торговый центр Сохаг — столицу провинции Джирга. Это чистый, приятный город с отличной набережной. На противоположном берегу виднелись глинобитные дома и минареты Ахмима — городка, в котором явно чувствуется европейское влияние, там из мусорных отвалов и погребов добывают реликвии греческого Панополиса, радующие сердца всех торговцев антиквариатом.
Я приехал в Сохаг, чтобы увидеть Белый и Красный монастыри, два самых любопытных христианских строения в Египте. Я встретился с епископом Сохага, импозантным бородатым мужчиной с золотым нагрудным крестом и в черном, формой напоминающем дыню тюрбане. Он заметно отличался от простых монахов, которых я видел в пустынных монастырях; передо мной, безусловно, был человек утонченный и культурный. Мы выпили кофе, и я подумал, что если бы все коптские священники обладали его широтой взглядов и образованием, церковь могла пережить духовное возрождение, запоздавшее на несколько столетий.
Он рассказал мне историю происхождения Белого и Красного монастырей, весьма любопытную, поскольку о раннем периоде этих строений известно очень мало. Коптская традиция сообщает, что они были основаны святой Еленой, матерью императора Константина, когда она была «на обратном пути» из Иерусалима после обнаружения Святого Креста. |