К этому времени паства столпилась возле алтарной преграды в ожидании завершающей части коптской литургии. Священник вышел из алтарных врат в сопровождении дьякона, который держал сосуд гулла с водой. Дьякон вылил немного воды на руки священника, и тот немедленно воздел их к своду. Все присутствующие энергично пытались протолкнуться вперед, поближе к священнику, чтобы на их лицо или руки попали капли воды. Трижды священник разбрызгивал воду, и трижды паства бросалась к нему. После этого священник ушел, алтарные врата затворились, храмовая завеса опустилась, полностью скрывая святилище.

Когда люди выходили из церкви, каждый получал кусочек хлеба, испеченного для курбана, но не выбранного для причастия. Как иностранец и гость я получил целый хлеб. И вновь я почувствовал, что касаюсь смуглой руки прошлого, ведь дар неосвященного хлеба — евлогии — верующим после литургии существовал как обычай западной церкви четырнадцать столетий назад.

Я вернулся в современный Каир, смущенный призраками, населяющими пространство вокруг коптского алтаря. Потребовалось немало времени и усилий, чтобы ясно понять, что именно я видел. Заинтересованный прохожий может, однако, разглядеть загадочные образы сквозь дым благовоний; а увидев их, невозможно не испытать уважение к христианам — еретики они или нет, — которые сохранили веру в Христа на протяжении двенадцати трудных столетий, которые сберегли свои церкви во всей красоте раннего утра христианства.

Глава шестая

Сива: вспоминая Александра Великого

Я отправляюсь в оазис Сива в Ливийской пустыне. В местечке Мерса Матру наблюдаю за греческими ловцами губок. Я пересекаю пустыню в направлении оазиса, вижу, что осталось от храма Юпитера-Амона, посещаю источник Солнца и завожу новых друзей. Я пью зеленый чай, присутствую на танцах и в конце концов возвращаюсь в Александрию.

1

Поезд из Александрии грохотал вдоль плоского северо-западного побережья Египта. Этот поезд проходил каждый день со скоростью 20 миль в час по пути, проложенному в песках, где ежегодно железнодорожные полотна размывали сезонные дожди.

Думаю, в поезде я был единственным европейцем. Мои спутники предпочитали пол сиденьям купе. На каждой станции подсаживалось еще некоторое количество пассажиров, кое-кто нес деревянные ящики, в которых сидели возмущенные индюшки или философски настроенные куры, другие жизнерадостно грызли зеленые и пурпурные стебли сахарного тростника.

Становилось жарко, и я сопротивлялся искушению опустить ставни, которыми снабжены все окна египетских вагонов. Я находился в чужой стране и хотел как можно больше увидеть, даже несмотря на унылый пустынный пейзаж за окном. Тонкая бурая пыль, по консистенции напоминающая тальк, проникала сквозь малейшие щели и постепенно заполняла мой пакет с сэндвичами. Время от времени дорожная скука рассеивалась мимолетным проблеском моря, в ярком солнечном свете сверкавшего, как синий сапфир.

Я направлялся в место, которое жило в моем воображении с детства как одно из самых загадочных и прекрасных на свете: я ехал в оазис Сива. Он существовал уже в древние времена, вдали от Ливийской пустыни. Там оракул Юпитера-Амона изрекал пророчества и давал советы тем, кто совершал путешествие в течение десяти-двадцати дней по диким, безлюдным краям. Я задавался вопросом: что же на самом деле происходило во мраке святилища, когда путники, преодолевшие море и пески, наконец представали перед лицом бога с бараньей головой? Говорила ли его статуя человеческим голосом? Двигала ли она руками или кивала головой?

Даже в такие времена, как наши, не лишенные предрассудков и суеверий, трудно понять античного оракула, мистические источники которого в разных концах мира пузырились газом божественной мудрости, поднимавшимся из глубин земли, как это было у пифии в Дельфах или у статуи Амона в Сиве. Величайшие умы эпохи обращались к ним с вопросами и верили в предсказания оракулов; это не означает, что мы вправе считать их суеверными глупцами.