|
Он спросил, не хочу ли я взглянуть на президента. Я ответил, что был бы очень рад, и мы вошли в Белый Дом. Я представлял себе, что президент будет окружен толпой народа и я смогу преспокойно глазеть на него издали, как бродячий кот глазел бы на короля. Но дело было утром, и сенатор воспользовался привилегией своего звания, о которой я понятия не имел, — побеспокоить главу государства в рабочие часы. Не успел я опомниться, как мы с сенатором оказались перед президентом, и, кроме нас троих, в комнате никого не было. Генерал Грант не спеша поднялся из-за стола, положил перо, и я увидел перед собой человека с каменным выражением лица, — этот человек семь лет не улыбался и не имел намерения улыбаться еще семь. Он смотрел та меня в упор — я но выдержал и опустил глаза. Я никогда не видел великих людей так близко, и мною овладели испуг и сознание собственного ничтожества.
— Господин президент, разрешите представить вам мистера Клеменса, — сказал сенатор. Президент неприязненно тряхнул мою руку и тут же выпустил. Он все стоял и молчал. Я до того оробел, что не мог придумать, что сказать, мне хотелось лишь поскорее убраться восвояси. Наступила неловкая пауза, долгая и томительная. Наконец я придумал, что сказать, и, взглянув в его застывшее лицо, робко пролепетал: — Господня президент, я... я растерялся. А вы? Лицо его дрогнуло - самую малость; некое подобие улыбки мелькнуло, как зарница,— за семь лет до срока, - и исчезло; в то же мгновение исчез и я. Второй раз я увидел генерала Гранта только через десять лет. Я уже приобрел некоторую известность, и мне поручили в числе других произнести тост на банкете, который давала в Чикаго теннессийская армия в честь генерала Гранта после его возвращения из кругосветного путешествия. Я приехал ночью и на следующее утро проснулся поздно. Все коридоры в гостинице были забиты желающими взглянуть на генерала Гранта, когда он будет проходить к месту, откуда ему предстояло произвести смотр войскам. Я с трудом протиснулся сквозь толпы, заполнившие все комнаты, и наконец очутился у широко распахнутой стеклянной двери, — она выходила на большой угловой балкон, устланный коврами и украшенный флагами. Я вышел на балкон и увидел внизу несметное множество народа: люди запрудили улицы, теснились у окон, заполнили крыши близлежащих зданий. Меня приняли за генерала Гранта, и вся эта масса людей разразилась бурными приветственными криками; но с балкона было хорошо видно, я я не ушел. Вскоре я услышал далекую музыку военного оркестра, и в конце улицы показались войска, — рассекая толпу, они приближались под несмолкаемые крики «ура!». Во главе шествия, в мундире генерал-лейтенанта, ехал верхом Шеридан — олицетворение воинской доблести. И тут под руку с майором Картером Гаррисоном на балконе появился генерал Грант, а за ним попарно, в парадной форме в во всех регалиях, шли четыре члена комитета, устроители этого торжества. За десять лет с той злополучной встречи генерал Грант ничуть не изменился - все то же бесстрастие бронзы и стали. Мистер Гаррисон подошел ко мне и, подведя меня к Гранту, церемонно представил ему. Но успел я открыть рот, как генерал Грант сказал: — Мистер Клеменс, я не растерялся. А вы? — И мимолетная, раз в семь лет, улыбка опять сверкнула на его лице. Прошло еще семнадцать лет, и сейчас, когда я пишу эти строки, весь Нью-Йорк высыпал на улицы воздать последние почести останкам великого воина на пути к месту его вечного упокоения в склепе под монументом; пушечные залпы и погребальный звон сотрясают воздух, и многомиллионное население Америки вспоминает человека, который возродил Союз и Флаг, вдохнул новую жизнь в демократический строй и — как мы искренне верим и надеемся — упрочил его место среди общественных систем, благодетельных для человечества. На корабле мы увлекались игрой, которая помогала нам коротать время, — по крайней мере вечерами в курительной, где мужчины немного оживлялись после дневной скуки и однообразия. |
