Он писал: «Я подобен анемону, который раскрылся так широко, что вечером не смог закрыться и вынужден был принять в себя весь ужас ночи».

— Я ненавижу тебя за то, что ты такая большая и щедрая, — говорил он ей. Он проклинал ее, а она все ему прощала. Они сладко мирились и начинали с еще большей страстью атаковать неприступную твердыню русского языка.

В конце зимы Карл смирился с их непостижимой любовью и, завороженный происходящим в его доме освоением русской культуры, предложил втроем отправиться в Россию. 25 апреля 1899 года Карл, Райнер и Лу отбыли пассажирским поездом Берлин — Москва и 27-го прибыли в Москву как раз к празднику православной Пасхи.

Москва встретила их всем, о чем они мечтали, — перезвоном сотен колоколов, пасхальными процессиями, пышными куличами и крашеными яйцами. На их очарованный взгляд она выглядела провинциальным пряничным городом, сохранявшим при этом следы прошлого столичного великолепия. Но, предвкушая пасхальные радости, заботливая Лу подготовилась и к светской части их поездки — она запаслась рекомендательными письмами к видным представителям московской культурной элиты.

Самым результативным был визит к художнику Леониду Пастернаку, работавшему в то время над иллюстрациями к роману Льва Толстого «Воскресение». Услыхав, что его немецкие гости страстные почитатели Толстого, Пастернак попросил писателя уделить им несколько минут своего драгоценного времени. Толстой пригласил всю троицу к чаю в Страстную пятницу.

Это был странный визит. Впереди гордо выступала Лу, уверенная в обаянии своей женственности и писательского успеха. За ее спиной топтался робкий, ни в чем не уверенный Рильке. И замыкающим вошел в гостиную великого человека скромный высокообразованный профессор Карл Андреас. Великий человек небрежно бросил на стол презентованную ему последнюю книгу Лу, кратко объяснил Рильке, почему поэзия никому не нужна, и обратил взгляд на профессора Андреаса. Взгляд его из равнодушного быстро превратился в заинтересованный:

— Вы — профессор ближневосточных культур? — спросил он по-французски.

Андреас ответил утвердительно, и между ними вспыхнул увлекательный для обоих и непонятный для остальных стремительный диалог. Лу, потрясенная таким очевидным невниманием к ее присутствию, несколько раз пыталась втиснуться в этот диалог по-русски, но великий старец то ли не слышал ее реплик, то ли делал вид, что не слышит. Когда назначенное время их визита почти истекло, ей все же удалось воскликнуть на прощание:

— Мы все в таком восторге от пасхальной Москвы, от ее щедрости, от ее колоколов, от ее шествий и куличей!

Тут Толстой наконец ее заметил:

— То-то я все время твержу, что пора покончить с этими языческими обрядами, — отозвался он. — В них нет ничего от христианства!

— Зачем отменять? — ужаснулась Лу. — Это же так красиво!

— Мне сейчас недосуг с вами спорить. Хотите поговорить об этом, приезжайте как-нибудь летом к обеду в Ясную Поляну.

Петра

Через год они и вправду поехали в Ясную Поляну в надежде вступить в диалог с «великим русским», как они его называли. Конечно, для второй поездки в Россию было много разных других поводов кроме увлечения Львом Толстым. Тогда, в 1899 году, Лу после Москвы повезла Райнера в родной ей Санкт-Петербург, где они провели две недели в искрометном хороводе создателей российского Серебряного века. Там все кружилось «в ритме вальса» — возникала новая живопись, новая поэзия, новый театр.