Предложение было неожиданным, застало Новосельцева врасплох, и он молчал, не зная что ответить. Федоровский расценил молчание по-своему и поспешил добавить, что, поскольку обязанности представителя газеты не очень обременительны, то и жалованье будет соответствующее, однако выше, чем корректора. Он даже готов оказать ему небольшую услугу: дать денег, чтобы открыть в Кишиневе маленькую лавку. Потом, когда Новосельцев разбогатеет, с улыбкой говорил Федоровский, он вернет долг. Новосельцев вспомнил, что не раз говорил Федоровскому о своем заветном желании: открыть в тихом провинциальном городе свое «дело», скопить к старости капиталец и доживать свои дни на покое.
Прежде чем дать согласие, Новосельцев все же попросил уточнить, в чем именно будут заключаться его обязанности. Федоровский сказал, что в Кишиневе много беженцев из Советской России; Новосельцев должен этих людей опрашивать и передавать полученную информацию ему в Париж. Это обычная журналистская работа, поспешил добавить редактор, видя, что Новосельцев колеблется, вам помогут наши румынские друзья. Новосельцев чувствовал, что его собеседник чего-то не договаривает, однако предложение было слишком заманчивым, и он согласился.
Накануне отъезда в Париж Федоровский дал ему несколько адресов друзей в Кишиневе. Новосельцев, проводив патрона, в тот же вечер уехал в Кишинев. Когда на следующее утро он вышел из поезда и смешался с толпой, заполнившей привокзальную площадь, ему почудилось, что попал в Россию: всюду звучала русская речь. Сняв номер в дешевой гостинице, он отправился бродить по городу.
Тихий, утопающий в свежей зелени Кишинев, являл разительный контраст с шумным, пропахшим бензином Парижем. Слух ласкали исконно русские названия улиц: Пушкинская, Михайловская, Купеческая, Мещанская, Жуковская, Инзова. Впрочем, у них были и другие, официальные, названия, но они не прижились. И русская речь, и названия улиц будоражили, бередили тоску по родине.
Ему понравился Кишинев с его размеренной жизнью, где люди никуда не спешили.
Один из друзей Федоровского, живший в особняке на углу Михайловской и Кузнечной, которого Новосельцев посетил в первый же вечер, любезно его встретил, угостил бокалом красного вина, очень напомнившего Новосельцеву французское бордо. Выслушав гостя, хозяин особняка сказал, что разрешение на открытие лавки дает торгово-промышленная палата, тем более, когда речь идет об иностранце, каковым является господин Новосельцев. Он говорил по-русски бегло, лишь легкий акцент выдавал, что этот язык для него не родной. Однако он постарается это дело быстро уладить, и уважаемый домнул колонел получит необходимое разрешение. Больше того, поскольку господин Новосельцев человек в Кишиневе новый, он сам поможет ему подыскать подходящее помещение для лавки.
И действительно, все уладилось на удивление быстро, и вот уже около года он является владельцем небольшой бакалейной лавочки на Мещанской. «Однако как время быстро летит», — подумал Новосельцев, машинально поглаживая разболевшуюся ногу. Наступил полуденный час, когда и без того немногочисленные покупатели редко заглядывали в лавку. Разве что прибежит мальчишка и попросит на несколько леев кулечек фиников или леденцов.
Мелодичный звон колокольчика, укрепленного на двери, отвлек Новосельцева от воспоминаний. В вошедшем он узнал Марчела. Их первая встреча произошла здесь, в лавке. Случилось это вскоре после того как Новосельцев открыл свое дело. Он находился в подсобке, когда звякнул колокольчик, и поспешил к покупателю. При его появлении человек в поношенной одежде испуганно вздрогнул, как будто ему помешали. «Мелкий воришка или бродяга», — решил Новосельцев, разглядывая давно не бритое испитое лицо посетителя. Тот заискивающе поздоровался, голодными глазами пожирая выставленные на полках продукты. Его жалкий, униженный вид живо напомнил Новосельцеву годы собственных скитаний, и у него возникло чувство, похожее на жалость. |