Разочарованный торжественным собранием, я остался смотреть концерт художественной самодеятельности просто из солидарности с остальными. Номера были плохо отрепетированы, и из-за этого в зале то и дело возникал смех. Наконец, наступил финал. В этой последней сцене главная роль опять отводилась Сереге. С портретом Сталина в руках он вывел на сцену детей народов мира, одетых в самодельные национальные костюмы. Последняя фраза концерта: "Спасибо великому Сталину за наше счастливое дет- ство", – была произнесена, как мне показалось, с некоторым опозданием и почему-то не Серегой, а женским голосом. Зал не обратил на это никакого внимания. Все поднялись и начали расходиться.

Через час, время еще было совсем не позднее, я забежал к Сереге. Его до сих пор не было дома. Его мама стала расспрашивать меня про торжественное собрание и концерт. Я рассказал, как здорово Серега справился с политической речью, и о показавшейся мне нелепой, концовке представления. Мама вдруг охнула, вскочила и, не говоря ни слова, накинув пальто, побежала в школу. Я остался в квартире один. Входная дверь осталась незапертой, и я вынужден был оставаться в бездействии, не понимая впрочем, что произошло и что надо делать. Ожидание затянулось на час, а может быть и более. За это время я передумал многое, но что же произошло на самом деле, понял только тогда, когда они оба, наконец, вернулись домой.

По их словам я восстановил для себя картину событий. Она выглядела нелепой и безобразной. Вела концерт и готовила его старшая пионервожатая – дама далеко не пионерского возраста. Она вела в школе уроки конституции, разумеется, сталинской, и совмещала эту работу с руководством пионерской организацией. Делала она это явно по призванию. Дородная, небрежно одетая, в нелепом на ней красном галстуке, она целыми днями носилась по школе, непрерывно устраивая разносы ученикам и даже учителям. Во время концерта она зримо контролировала его ход, что было видно даже из зала: кого-то ругала, кому-то что-то подсказывала. Она явно хотела быть на виду и тогда, когда ее роль должна была быть незаметной. Естественно, она наблюдала и финальную сцену. Заметив, что Серега замешкался, она поняла, настал ее звездный час, и произнесла за него сакраментальную фразу. Ей бы на этом остановиться. Ну выручила школьника, спасла финал концерта, что за дело. Но нет. Этого ей было мало. Она усмотрела в действии Сереги или, вернее сказать, в бездейст- вии политическую подоплеку и потребовала немедленно созвать педсовет и комитет ВЛКСМ. Никакие уговоры не смогли остановить разбушевавшегося демагога. Все собрались в кабинете директора. Пионервожатая потребовала вести протокол. Отказать ей в этом по тем временам было невозможно. Учителя, директор и даже парторг, как могли, выгораживали Серегу, но она говорила о политической диверсии и политической же близорукости, об укрывательстве чуть ли не врага народа. В таких выражениях она изобличала Серегу. В конце концов, на голосование был поставлен вопрос об его исключении из школы и из рядов ВЛКСМ. И, что же? Все, кроме одного, проголосовали за исключение Сереги из школы и комсомола. Все понимали, что это означает для Сереги, но своя шкура оказалась ближе. Тем единственным, кто проголосовал против, был наш военрук, отставной капитан Иван Васильевич Комлев. Когда голосование свершилось, он встал и, не сказав ни слова, громко стуча деревяшкой – ногу он потерял на Курской Дуге – вышел из кабинета директора, чтобы больше никогда не возвращаться в школу.

С работы вернулся отец Сереги.