— Это она? — до странного тихо, будто угадав, о чем мои мысли, спрашивает Дэниел. — На фотографии? — Он приближается к этажерке, глядя на снимок в рамке, украшенной разноцветными сердечками.

— Да, это моя Лаура, — говорю я, чувствуя, что уже скучаю по своей неугомонной выдумщице и шалунье дочери. — Осенью пойдет в школу. Спит и видит себя первоклассницей.

Дэниел берет рамку и всматривается в изображение с неподдельным интересом. Меня переполняет материнская гордость.

— Красавица, — бормочет он.

Счастливо улыбаюсь.

— По мнению ее детсадовского жениха, она «красивее всех на целой земле».

Дэниел смеется.

— Должно быть, женихов у нее хоть отбавляй.

— Любимый — один. Остальные «не в ее вкусе».

— Это она так говорит?

— Ага.

Глаза Дэниела светятся теплом.

— Ишь ты! По-видимому, дамочка основательная и серьезная.

— Серьезнее некуда.

Он ставит рамку на место и нечаянно задевает пластмассовый кукольный кофейник. Тот падает, и прямо на бежевый джемпер Дэниела выплескивается почти черная жидкость.

Ахаю и прижимаю руку к губам. Дэниел смотрит на уродливое пятно в полной растерянности.

— Что это?

— Не знаю, — лепечу я. — Может, настоящий кофе или разведенная в воде краска для рисования. В любом случае надо будет застирать. — Подхожу к нему ближе, немного наклоняюсь, поджимаю губы. — И на джинсы немного попало… Снимай-ка ты все.

Дэниел медленно качает головой и прижимает руки к груди, будто боится, что я сейчас сама брошусь его раздевать.

— Н-нет… Я, хоть и не страдаю особенной стеснительностью, не могу так сразу…

Меня разбирает смех.

— Думаешь, я тут же стану к тебе приставать?

— Мм… Не думаю, но мне как-то неловко.

Отмечаю, что, когда Дэниел растерян, он еще более мил. Что это со мной? Неужели настала пора задуматься, что, хоть Ричарда больше нет, на свете есть много других, живых мужчин и не грех с одним из них сблизиться и вновь зажить полноценной жизнью? Внутренне содрогаюсь и, придавая своему лицу почти беспечное выражение, спешу прочь из комнаты.

— Раздевайся! — кричу, уже направляясь к своей спальне. — Я принесу тебе какую-нибудь одежду, походишь пока в ней, чтобы не умереть от неловкости!

— Свой пеньюар? Или ночнушку? — громко спрашивает Дэниел.

Смеясь, вхожу в спальню и правда подумываю, не предложить ли ему шутки ради свою шелковую розовую пижаму в белый цветочек. Рассеянным жестом берусь за ручки нижнего комодного ящика и, лишь наполовину его выдвигая, сознаю, что я делаю. Пальцы холодеют, будто в них закачали ледяной воды, сердце замирает.

Медленно, будто приходя в себя после гипнотического сна, кладу руки на выстиранные и сложенные аккуратными стопками мужские рубашки, футболки, джинсы и поглаживаю их, как спинку ласковой кошки…

После того как Ричарда не стало и мы с Лаурой вернулись в свой нью-йоркский дом, я долгое время хранила одежду мужа такой, какой она была еще при его жизни. Две рубашки лежали в корзине для грязного белья, футболка и темно-синие шорты, в которых он ходил вечером накануне отъезда в Вашингтон, висели на спинке стула. Быть может, следовало тогда же выстирать их, погладить и убрать. В этом меня безуспешно пытались убедить подруги, а мама спустя три месяца даже предложила все сделать вместо меня. Близкие люди чуть ли не в голос твердили: главное, память, тряпки ничего не значат… И все в таком духе.