– Значит, хреново проводили.

– Может быть. – Яровой задумался. – А согласись, любопытно было бы в них нос сунуть? Понять, из-за чего весь сыр-бор приключился. Ты у самого-то Казимирыча не спрашивал: что за крамолу он тогда понаписал?

– Старик отказался говорить на эту тему. Сказал, для него это слишком болезненные воспоминания. И вообще, после войны Гиль пересмотрел свое отношение к Сталину. Так что нынешние хрущевские закидоны для него – как серпом по причинному.

– Но, я так понимаю, держится?

– Та еще, старого лесу кочерга: скрипит, трещит, но не ломится.

– Ладно, бог с ними, с тетрадями. Тебя, я так понимаю, интересуют обстоятельства задержания Алексеева-младшего?

– Именно. Кстати, я захватил с собой копию протокола твоего допроса Юрки. Принести? Чтоб проще было вспомнить?

– Не нужно. Это дело я помню до мельчайших подробностей.

– Почему именно его?

– Потому что имелись в нем, как ты выражаешься, нюансы.

– Тогда давай от самой печки: откуда вообще всплыла тема с Алексеевым? Догадываюсь, что зачин «для проверки документов был остановлен подозрительный…» – это сугубо для прокурорских отписка?

– Правильно догадываешься.

– А с чего на самом деле началось?

– Началось? Хм… Знаешь, перед самой войной я занимался делом драматурга-сказочника Шварца. Слышал про такого?

– Разумеется. И, справедливости ради замечу, как раз сказочного у него мало. Все больше чистоганом реальность.

– Есть такое. Так вот, в записях Шварца я наткнулся на одну фразу. Столько лет прошло, а помню до сих пор.

– И что за фраза?

– Всегда несчастья начинаются с глупого. С умного – не начнется.

– Толково.

– Вот с твоим Алексеевым ровно так и произошло. В общем, если от печки: в ноябре 1942-го, выполняя некое ответственное поручение, Юрий перешел линию фронта и добрался до регулярных частей. Вернуться обратно в отряд, в силу обстоятельств, не получилось, и парня зачислили рядовым в состав стрелковой дивизии. Номера сейчас не вспомню, но в деле должен быть. Дивизия принимала участие в операции по прорыву блокады Ленинграда, после чего была переброшена на Свирско-Петрозаводский участок. Судя по всему, воевал парнишка неплохо. По крайней мере медаль имел. Ну а к августу 1944-го наши закрепились на финской границе и активные боевые действия в Карелии закончились, хотя отдельные стычки продолжались вплоть до середины сентября. Вот как раз в период этого затишья Алексеев был поощрен командованием 10-суточным отпуском и на попутках добрался до Ленинграда.

– И чего его туда понесло?

– А он и не собирался задерживаться в городе. Все равно родных не осталось, дом разбомбили. Могли, конечно, сыскаться какие-то знакомые из довоенной жизни, но Алексееву перед ними светиться было не с руки. Потому как… Ты в курсе, что он жил под чужим именем?

– Да. Василий Лощинин.

– Вот-вот, учащийся ФЗУ… Короче, сразу по приезде парень смотался на могилы матери и деда, прошвырнулся по центру и тем же вечером должен был сесть на поезд до Москвы. Где ни разу не был и которую мечтал посмотреть. Но – не посмотрел. Ибо черт его дернул сунуться в ресторан…

…И решительно повернул обратно. Считав его намерение, швейцар грозно упер руки в боки:

– Осади, служивый. Рядовому составу не положено. Только офицерам.

– Я знаю, отец.

– А чего тогда прешься, если знаешь?

– У меня поезд через два с половиной часа.