Красочный и пестрый дарджилингский базар особенно привлекал нас. Он был весь словно из сказок "Тысячи и одной ночи". Сидят прямо на земле люди и торгуют - кто чем. Тут и мешки с рисом, и связки маленьких желтых луковиц, и куры, тут и стручки красного перца, имбирь, орехи и другие пряности без них вареный рис и в рот не возьмешь. Продают еще листья бетеля в бумажных фунтиках. Это снадобье всегда быстро раскупают. Бетель жуют все - и старый, и малый, даже многие европейцы. Листья бетеля сначала обмакивают в известь (она нейтрализует кислоту), а потом жуют вместе с куском плода арековой пальмы. Я один раз попробовал и выплюнул: острый пряный вкус, - такие вещи, по-моему, надо сразу глотать и заедать поскорее, а не жевать. К тому же на людей, постоянно жующих бетель, смотреть страшно: губы ярко-красные, будто вымазаны свежей кровью, а зубы черные.

Все это приносят горцы не только из окрестных деревень, но даже из Непала и Тибета. Таща за плечами тяжелые корзины с продуктами, по нескольку дней идут они опасными горными тропами: в Дарджилинге скорей купят, тут бывает много европейцев. Иногда целые семьи горцев вместе с ребятишками сидят на базаре, а товару у них на какие-то жалкие гроши. И в то же время эти люди подчас прямо-таки увешаны золотом, серебром, драгоценными камнями, - словно неискусно переодетые короли.

Во время этих прогулок по Дарджилингу мы и встретили Анга.

Прохаживаясь по базару, мы, словно по уговору, остановились перед молодой торговкой овощами, сидевшей на корточках у разостланного прямо на земле пестрого платка. Она была увешана драгоценностями, словно идол. Я уж не могу сказать точно, что нас больше привлекло - редкая красота женщины, обилие драгоценностей или контраст богатства и красоты с жалкой кучкой овощей и пряностей, разложенных на платке. Так или иначе, мы все остановились перед ней, как вкопанные, и Милфорд, знавший местные обычаи, сразу стал торговать у нее фунтики бетеля. Объяснялся он больше жестами, но женщина его понимала и что-то отвечала своим певучим низким голосом. Мы стояли и разглядывали женщину. Лицо у нее было смешанного монголо-индийското типа, и это, как иногда бывает, придавало ей неповторимую, своеобразную прелесть. На смуглом лице довольно заметно проступали скулы, черные глаза были косо прорезаны. Но горячий влажный блеск этих удлиненных глаз, нежная матовая кожа, чистке очертания лица, прихотливо изогнутые красные губы - все это так пленяло, что даже какая-то печаль охватывала.

Впрочем, после первых минут молчаливого восхищения мы стали обмениваться замечаниями по поводу драгоценностей, блиставших на этой красавице. В ушах у нее болтались, сверка;я красноватыми огоньками, два тонких золотых обруча, величиной с большую тарелку. Ожерелье из кроваво-красных кораллов, нанизанных вперемежку с маленькими золотыми розочками, в несколько рядов обвивало ее шею и спускалось на грудь. На цепочке изумительной ювелирной работы висел большой медальон, изукрашенный мелкой бирюзой и жемчугом. Золотые браслеты в несколько рядов блестели на смуглых руках, а пальцы были густо унизаны кольцами. И везде - бирюза, жемчуг, янтарь, кораллы. Даже в ноздре у нее был продет тоненький золотой обруч с жемчужиной.

- Это какой-то ювелирный магазин, а не женщина! - заключил Кауфман. - Не понимаю, какой ей смысл торговать корешками!

Массимо Торе предположил, что это фамильные драгоценности и что она не может их продавать. Это предположение показалось мне верным.

- Ну, идемте, - сказал наконец Милфорд. - Нехорошо так долго глазеть на замужнюю женщину.

- А вы уж выяснили, что она замужняя! - ехидно заметил Кауфман.

- У нее кольцо в ноздре, - невозмутимо ответил Милфорд. Это индийский обычай - знак замужества. Идемте, коллеги!

Но Массимо Торе заявил, что он хочет обязательно сфотографировать "мадонну Гималаев". Милфорд поморщился и сказал, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. И действительно, как только Торе направил объектив на женщину, она вскочила и, пронзительно вскрикнув, закрыла лицо руками.